Шрифт:
Закладка:
– Don’t drink and dial![112] – пытаюсь остановить ее я, но ответа не слышу.
Ольга подымается и пробует взгромоздиться на свой мужской велосипед, хотя тот все еще не снят с замка.
– Это какое-то недоразумение. У него ведь поэтическая душа, он, конечно, почувствовал, будто я его отвергла. Надеюсь, он простит меня, если я сейчас приеду. – Сестра моя, сражаясь с замком, едва не падает.
– Ей-богу, ты страдаешь одной из форм спинного фетишизма, – бормочет со своего места у костра Себастиан. – Всю дорогу западаешь на мужиков, что поворачиваются к тебе спиной.
Я смеюсь в голос и гляжу на Йохана, который живет по совершенно противоположным принципам.
– Если свалишься с девушки, надо быстренько залезть на другую, иначе разовьешь в себе чувство страха, – говорит он и обнимает свою красноволосую подружку с крупными веснушками и торчащими вверх малюсенькими крысиными хвостиками. Она напоминает удивленного жирафа.
Тем не менее никто не в силах уговорить Ольгу отправиться домой и проспаться, раз уж она чего решила. Упрямая, как в детстве. Сколько соседей жаловались тогда матери моей, что ее взрывная, импульсивная дочь снова отделала их маленьких мальчиков железным совком, и все это во имя страсти. Фактически все ребята боялись Ольги, за исключением Йохана, который, судя по всему, восхищался ее темпераментом.
– Ну так и что, – возражала в таких случаях Варинька. – Пусть сдачи дают.
Повзрослев, сестра моя перешла на больших мальчиков, которых она, чаще всего уже приняв на грудь пяток «Золотых слонов»[113], от души дубасит под торжествующий клич: «Ты меня любишь!» или You’re gonna miss me?[114]
Другой из любимых ее трюков заключается в преуменьшении степени риска. «Может, зайдем к тебе просто так, без всяких обязательств?»
Последнее есть величайшая на свете ложь. Ольга хочет, чтоб ее обожествляли, но не решается отдать инициативу партнерам. Опыт в таких делах у нее плачевный, и потому она старается заманить их, делая вид, что не будет им в тягость. И потом, мужики понимают это отсутствие обязательств совершенно буквально. Вот и приходится ей месяцами мыкать сердечное горе горькое.
Костер совсем догорел, и Ольге наконец-то удается снять заржавевший мужской велик с замка. Merde!
Сестра моя успевает заскочить домой, стащить с себя чулки в прихожей и найти подходящую к настроению музыку. После чего она садится на велик и по неровной брусчатке Кристиансхауна через Книппельсбро[115] рвет к своему поэту с впалыми щеками.
Каким-то чудесным образом она добирается до цели своего путешествия в целости и сохранности, и в уродливом утреннем свете нажимает кнопку звонка, покачиваясь в своем коротком коктейльном платье, без трусов, но с пластинкой Равеля под мышкой. Concerto in G[116], полагает Ольга, поэт обязан послушать. К чему у того нет особого желания. Впрочем, она вполне может полежать пару часиков под его одеялом.
Поэт и все остальные ухажеры, едва ли помнящие, как зовут мою сестру, монотонной чередой допускаются в обитель Ольгиной души, прекрасной и чувственной, где во множестве звучат синицы и укулеле.
По большей части парням удается сунуть палец в реле, так что на следующие полгода она перестает светить. И тогда утешать ее приходится Йохану. К чему тот уже вполне привычен. В последний раз он проехал на велике через весь город в самую жуткую за весь год метель, чтобы спеть ей «Колыбельную для слона»[117], хотя полиция и не рекомендовала пользоваться в тот вечер личным транспортом.
* * *
Мой отец все больше времени проводит на острове. Филиппа постоянно возникает у родителей в памяти и разрушает семейную идиллию. И в такие периоды мать моя предпочитает обслуживать заморские рейсы, а папа, забрав с собой голубей, отправляется в шхеры.
Правда, он регулярно звонит и Ольге, и мне, чтобы узнать последние новости о моих живописных работах и успехах сестры в исполнении оперных арий.
– У голубей появился приплод, – рассказывает он, стараясь придать голосу больше бодрости.
Им со Свеном даже удалось увидеть на рыбалке редкого в тех краях белохвостого орлана, парящего в высоком небе.
– А еще зеленушки запели.
Здесь же, в Кристиансхауне, на углу по ночам слышны по большей части нестройные пьяные песни. Весна наступила.
Ольга мечтает жить в Париже. Желание это возникло у нее с той поры, когда она стала носить французские шляпки и посмотрела «Собор Парижской Богоматери» в Амагер Био[118]. И вот мечта ее близка к осуществлению. План состоит в том, чтобы попасть в состав стажеров и таким образом получить роль на французской оперной сцене. Одновременно она будет брать уроки для особо одаренных молодых исполнителей в Conservatoire de Paris[119]. А по-французски сестра моя изъясняется уже вполне себе прилично. С помощью Эллы Блюменсот она к тому же получила стипендию от фонда, поддерживающего молодых и подающих большие надежды оперных певиц.
Ольга и вправду уникальный талант, у нее в запасе много октав. Прядь ее медового цвета волос развивается, свисая на лоб в момент крещендо, и отплясывает под звуки ее голоса.
В последнее время она выглядит намного взрослее меня, хотя чисто формально я старше нее. В общем, она уже стала взрослой женщиной.
Но всем ли это видно? Надеюсь, суд не будет слишком беспощаден. «А эти что, действительно двойняшки? Да они ни фига не похожи!» И слышится мне шепот мира: «Есть те, что играют, и те, что таскают рояль». Чудо, что Себастиан видит меня совсем другими глазами.
Ольга пакует вещи, а мы с Йоханом сидим на постели и наблюдаем за ней. Себастиан уехал в Амстердам работать с какой-то голландской художественной группой. Я уже тоскую по его огромным башмакам в прихожей и едва заметному углублению на нашем прозрачно-голубом диване. А мне так хочется утонуть в его лесных озерах с упавшими туда листочками.
На самое дно чемодана Ольга отправляет заляпанную паштетом дедову Библию, сборники стихов и французские книги.
– Флобер и Пруст, это все-таки совсем другая интонация.
– Да ведь и у нас в Дании такие тоже имеются, – возражаю я.
– Окей, Ореструп, он никогда не устареет! Ну ты знаешь. Да и Йенса Петера
