– Звук приглушите! – Сосед колотит кулаками в стену. – Вы что там, гашиш курите?

– У меня клевая идея, как избавиться от этой, – говорит невозмутимо Ольга и показывает на жуткую скульптуру, которую Себастиану оставил его норвежский коллега.

Всем нам троим эта скульптура обрыдла до чертиков. Сестра моя устремляется к окну, открывает его и швыряет фигуру в канал. Та плюхается в воду с таким всплеском, что отзвук его разносится по всей улице. Археологи будущего станут с удивлением гадать, с чего бы эта штуковина оказалась на дне канала. А в ответе будет Ольга.

И только когда солнце забирается выше городских крыш, Ольга наконец засыпает. Она, точно хилый котенок, лежит на конверте от пластинки Перлмана и храпит.

Йохан, как всегда, слинял не попрощавшись.

А у нас с Себастианом сна ни в одном глазу, мы садимся на велики и отправляемся на прогулку в утреннем свете.

– Ты так красива, что мне как-то даже неудобно быть одетым, – шепчет он и, не снижая скорости, берет меня за руку.

В конце концов мы оказываемся в Торнбю, где проводятся собачьи бега, и когда гонки начинаются, ставим на Белую Молнию.

Ставка непостижимо идиотская. Мы встречаем Вариньку, и, услышав, какой выбор мы сделали, она от отчаяния трясет головой.

– Людлов! Вот на кого надо ставить! Эх вы, любители!

Белая Молния приходит к финишу через четверть часа после всех остальных. Но я на седьмом небе от счастья, ведь я стою рядом с любимым. Мы купаемся в океане любви, а Себастиан исполняет роль Чарльза Буковски.

В тот день, возвратившись домой на Палермскую, Варинька обнаруживает у двери Греты Могильщика. Трезвого и полного раскаяния. И Грета открывает ему.

Он совершил чудовищную ошибку. Сможет ли Грета простить его? Гретушка, Гретеночек.

Отец Йохана здорово изменился. Он теперь обладает ангельским терпением. Помогает Вибеке одеться и после мытья посуды массирует травмированную трамваем Гретину ногу. Покупает красные тюльпаны в цветочном магазине и держит свой ядовитый юмор при себе.

Гретино милосердие не знает пределов. Оно безгранично. Умение вот так прощать относится к самым большим ее талантам.

Теперь все хорошо. Как тогда, когда мы только повстречались.

– Улыбайся миру, – с легким сердцем советует Грета, когда я сталкиваюсь с нею у бакалейщика.

И тем не менее проходит всего два месяца – и улыбка ее мертвеет. Вибеке больше нельзя ходить в мастерскую. Могильщик сделал себе новые ключи и снова вершит все дела в доме. А Игоря больше нет, и некому защитить безвинных. Матери Йохана не везет в любви, а ему самому не повезло с матерью.

А что Вибеке? Она надевает Филиппины защитные очки, садится под Йохановой сосной и что-то напевает.

Маковая кровь и мышеловки

Первые два года в Академии не прошли, а промчались. За это время залы живописцев заполонили творения в стиле поп-арта, неореализма, а также рисунки для комиксов.

«Красные бригады» похитили итальянского премьер-министра Альдо Моро, а в Дании наконец-то поймали Бомбиста, когда у него в руках взорвалась трубчатая бомба и он лишился трех с половиной пальцев на правой кисти.

Лето подходит к середине, и мы с Себастианом отправляемся отмечать Иванов день к Валу[110]. Ольга уже стоит возле костра и машет нам. Она вернулась с гастролей с Ютландской оперой и сразу же узнала, что Королевский театр предполагает попробовать ее в роли Флории Тоски. С открытой бутылкой красного вина в руках сестра моя напряженно вглядывается в костер. Возможно, она уже входит в образ.

Себастиан сидит рядом со мной, он весь день замкнут в себе. Новая его скульптура пока что не выходит такой, как он замыслил. «Мой любимый – настоящий, вдохновенный художник», – напоминаю я себе.

Йохан появляется на час позже, чем мы договорились.

– Где тебя носило? – раздраженно спрашивает Ольга.

– Понадобилось больше времени, чтобы выспаться, чем я рассчитывал, – бормочет он.

Йохан здоров спать, ни дать ни взять варан.

Сестра моя начинает «Песню Иванова дня» высоким ясным голосом, однако публика вокруг подпевает не в такт. На другой стороне площади кто-то пытается вступить заржавелым голосом. Лишенная поддержки, Ольга кипит от гнева. Народ, по-видимому, не помнит изначальную мелодию с красивыми пульсациями и паузами, как ее исполняли во времена нашего деда.

– Мы омещанились, утратили дух нации, – бурчит Ольга и делает глоток из бутылки.

– Если б ты была премьер-министром, нас всех в приказном порядке упекли бы учиться играть на поперечной флейте, – ухмыляется Себастиан.

Я тоже смеюсь, потому что он прав, но еще и просто потому, что мой Медведь снова рядом со мной и к нему вернулось доброе расположение духа.

– Могу ли я пригласить вас на пиво? – Какой-то обрюзгший тип, случайно затесавшийся в нашу компанию, с восхищением заглядывает в зеленые Ольгины глаза.

Я поворачиваюсь к моей сестре и подмигиваю ей.

– Благодарим за приглашение, – отвечает она, измеряя его взглядом. – Нам бы лучше деньгами.

Потом она сидит возле костра, попивает виски и исполняет «Марио, Марио, Марио» из «Тоски» перед неким красивым поэтом с впалыми щеками. Наверняка она с этим парнем когда-то виделась. По мере того как ночь наплывает на Кристиансхаун, Ольга становится все нежнее и нежнее. Она начинает терять устойчивость и виснет на поэте.

Себастиан беспрерывно целует меня, и ближе к утру мы полностью сливаемся с ним в единое целое.

– У тебя самое прекрасное лицо в мире, – шепчет он и с силой прижимает меня к груди. – Медвежечка.

Чуть ли не самое замечательное в нем – это вильсундский акцент. Устоять перед его произношением просто невозможно.

Йохан беседует с какой-то девицей с красными волосами, а Ольга тем временем погружается в раздумья о своих черных нейлоновых чулках: не слишком ли коротко для них ее платье? Она полностью поглощена мыслями о своих красивых ногах кофейного цвета.

– Думает, видно, она – реинкарнация Билли Холидей, – шепчет Йохан.

– If you don’t leave me, I’ll find somebody who will[111], – улыбается примкнувшая к нашей компании Мясникова Лили.

Когда сестра моя вновь поднимает взор, обнаруживается, что поэт исчез. Как и почему он испарился, остается невыясненным. У Ольги на чулке даже стрелка поехала, и белая полоска предательски светится на черном фоне.

А что до бегства мужиков, то сама Ольга полагает, что она и сейсмолог, и землемер в одном лице. Она, дескать, может измерить глубину отступления с точностью до сотой доли миллиметра.

– Нет, черт возьми, я поеду туда! –