Но вскоре эти шуточные штрафы были упразднены. Чтобы никого не стеснять, великий князь приказал подавать всем вино, а для себя вместо красного вина клюквенный морс и вместо белого жиденький чай.

Однажды пехотный офицер, приехавший в дивизию и приглашённый к завтраку, сказал оказавшемуся его соседом моему мужу: «Смотрите, говорят, великий князь не пьёт! Да он уже два стакана хлопнул!» – «А не хотите ли попробовать вина из великокняжеской бутылки?» – спросил муж. «Отчего же, с удовольствием, если это удобно», – проговорил офицер, и муж обратился к Михаилу Александровичу за разрешением. Тот, улыбаясь, разрешил. Смутившемуся гостю пришлось выпить большой бокал кислого клюквенного морса»[149].

Образ храброго генерала, члена императорской фамилии, командира столь «экзотической» воинской части использовался и официальной пропагандой. Фигуры Михаила Александровича и других великих князей символизировали единство династии с народом в борьбе с внешним врагом. Ниже приведён очерк, написанный корреспондентом одной из петроградских газет после посещения фронта и озаглавленный «Великий Князь Михаил Александрович на войне»:

«Какая-то бодрая, ритмическая, – да это ритм, – четкость движений. Высокая, мускулистая фигура спортсмена английской складки. И что-то английское же в лёгком холщовом кителе с генеральскими погонами. На груди Георгиевский крест. Жёлтые сапоги.

На бледном, особенной здоровой бледностью слоновой кости, бритом, с удлинённым овалом лице сияют приветливо и мягко светлые, пытливые глаза… Именно сияют…

Такая открытая лучистость взгляда – свойство высоких, кристально чистых натур. И всматриваясь, изучая этот взгляд, начинаешь понимать обаяние, внушаемое Великим Князем Михаилом Александровичем всем тем, кто хоть однажды видел его близко.

В чём же секрет такого властного очарования.

Душа благородная, прекрасная, угадывается во всём, в каждой фразе, в каждом взгляде, жесте.

Этот человек – сама олицетворённая искренность, так гармонично переплетается с царственной простотой. Сам, – натура прямая, с открытым сердцем Великий Князь особенно тонко чувствует фальшь, неискренность, позу… Вот почему от нескольких поездок в Германию осталось у Его Императорского Высочества впечатление какого-то вечного и неугомонно-суетливого самолюбования немцев.

– Император Александр III, отец мой, глубоким умом своим понял и разгадал всю лицемерную фальшь германской политики, раз навсегда оценил по заслугам всё её двуличие и относился к этой молодой империи соответственно твёрдо установившемуся впечатлению, – говорит Великий Князь, останавливаясь попутно на полном крушении горделиво завоевательных планов Германии…

– Она думала в каких-нибудь два, много три месяца разгромить и нас, и наших союзников… и всем побежденным продиктовать свои драконовские условия мира. Но при всей своей подготовленности и технике, – Германия жестоко ошиблась. От всех её замыслов остались одни осколки. Недавнему могуществу Германии нанесён почти смертельный удар. Утрата колоний, падение коммерческой гегемонии, страшные человеческие жертвы – всё это раны, которые залечиваются не скоро; некоторые успехи Австро-германцев мало меняют повисшую над ними, всё сгущающуюся катастрофу.

Спокойной и бодрой силой, подкупающей верой в неизбежное торжество России вместе с её союзниками – веет от слов Его Высочества.

Великий Князь не только любимый всеми начальник, покрывший славой и себя самого и дивизию, но и отважный, не знающий страха солдат.

В этом отношении у него большое сходство с королём Альбертом. Великий Князь всегда на передовых позициях, всегда в сфере самого действительного, не только орудийного, но порой и винтовочно-пулемётного огня.

И при этом – удивительное спокойствие. Великий Князь ободряет ласковым, приветливым словом сидящих в окопах, – он превосходный фотограф-художник.

Горцы, высоко ценящие личную отвагу, с каким-то беззаветным, чисто мусульманским фанатизмом боготворят своего вождя. И когда перед сотнями появляется Великий Князь, смуглые, горбоносые лица как-то просветляются вдруг под косматыми, ужас наводящими на врага, папахами. Между собой они любовно называют Великого Князя «наш Михайло». Какие восторженные письма пишут они в свои далёкие горные аулы. И каждое письмо сопровождается напоминанием, что им выпало великое счастье сражаться под командой родного Брата Государя.

И после этого, какой жалкой, смехотворной должна показаться надежда Вильгельма всколыхнуть против России всё мусульманское население Кавказа.

Австрийцы отчаянно защищали угнездившийся на крутом холме город. Главные силы неприятеля отступили, наконец, под стихийным натиском спешенных сотен, взбиравшихся на отвесные кручи и вырезавшие кинжалами австрийские пулемётные команды.

Но чтобы задержать русских, отступление прикрывалось двумя ротами тирольских стрелков. Эти здоровенные горцы забаррикадировались в домах. Перекрёстным огнём они обстреливали улицы. С крыш такали пулемёты. Великий Князь первый въехал в этот город, встретивший его свинцовым ливнем.

Тогда старый с изрубленным лицом всадник, герой нескольких войн, – количество боевых шрамов соперничало с числом крестов и медалей на груди, – отвесил низкий селям изумившему его молодому храброму генералу.

– Слава и благословение Аллаха великому джигиту.

В устах поседевшего в кровавых схватках абрека – это высшая похвала.

Несмотря на близость довольно крупных австро-германских сил, хотя и отступавших, но зловеще спружинившихся в каких-нибудь 3-х верстах, Великий Князь остался ночевать в городе, назначив его штабом своей дивизии.

Все свободное время от кабинетной работы над картами-двухверстовками, от совещаний с начальником штаба и командирами своих бригад и полков, Его Высочество отдаёт позициям. Великий Князь поименно знает всех своих офицеров до прапорщиков включительно – львиное сердце и святая душа – характеризуют офицеры своего дивизионного. И вот уже все, до последнего человека готовы пойти за него в огонь и воду, вместе со своими всадниками.

Крутой берег большой реки. Наш берег, окутанный дымкой прозрачной ночи. Мягкие силуэты. Очертания. Лёгкие, неслышные фигуры с тонкими талиями в черкесках и косматых папахах.

Ниже, по скату, железной паутиной лабиринтятся проволочные заграждения. Их не видишь во мраке, их чувствуешь. На другом берегу, ещё выше, ещё круче – то же самое у австрийцев.

Вот появляется на позициях группа Великого Князя в сопровождении бригадного, полкового командира и адъютантов. Его Высочество ласково расспросил офицеров о впечатлениях боевого дня, о постах, которые они занимают на своём участке. Мало-помалу, создается весёлый, живой бивачный ужин.

Проголодавшийся Великий Князь, сидя на бурке, с аппетитом ест вкусно изжаренный одним из всадников шашлык. Тут же, рядом в компании товарищей благодушествует за самоваром, своим собственным самоваром, прапорщик Волков, герой нескольких головоломных разведок и схваток.

Великий Князь интересуется его последним подвигом, подробностями условия, при которых Волков заслужил свой Георгиевский крест. Волков рассказал и потом:

– Ваше Императорское Высочество, прикажите стаканчик чаю.

Августейший дивизионный присаживается к нему, пьёт чай, Волков сияет весь…

– Ну теперь у меня и этот самовар, и этот стакан – две семейные реликвии. Завтра же отошлю к себе в Вольск.

И так это красиво вышло у него. Красиво – потому что искренне. От самого сердца. Малейшую рисовку, деланый пафос, почувствуешь сразу.

На главной и единственной улице маленького Галицийского местечка, за проволочной оградой