коменданта крепости, сорвал с себя погоны и бросил их на пол со словами: «Довольно… я не могу больше носить царских погон: они давят мне плечи… Если вы думаете, что они для меня что-нибудь значат, то жестоко ошибаетесь…». Можно предположить, что на часть пехотных и артиллерийских офицеров выступление их начальника произвело известное впечатление. Полковник же корпуса гидрографов А.Е. Ножин даже топтал «позорные эмблемы» прошлого. Он якобы кричал: «Эта проклятая эмблема царской власти жжет меня… Я всегда стыдился этой ливреи и краснел за нее, встречая товарищей — борцов за свободу…». Возможно, авторы подобных заявлений стремились обратить на себя внимание представителей Гельсингфорсского совета, присутствовавших на заседании. И Ножин, и Алексеевский сами были депутатами Совета. Ножин заведовал в Исполкоме Совета делами печати и редактировал некоторые первые номера «Известий», а генерал Алексеевский даже порой председательствовал на заседаниях Совета[561]. Многие возмущенные офицеры решительно протестовали против подобных заявлений, в ответ Ножин якобы угрожал им расправой. Делегаты, посланные данным собранием, обратились к командующему Балтийским флотом, который уже знал о случаях насилия по отношению к офицерам. Он также снял свои погоны и заявил, что издает приказ об их уничтожении. После этого и собрание офицеров, во избежание новых эксцессов, приняло резолюцию — немедленно снять погоны и надеть нарукавные нашивки[562].

Упомянутый приказ по Балтийскому флоту начали передавать 15 апреля в 16.00. Максимов сообщал в Морской Генеральный штаб, помощнику морского министра и в штаб Северного фронта: «Ввиду настойчиво выраженного стремления подчиненных мне команд флота снять внешние отличия формы, напоминающей старый строй, мною отдан следующий приказ: 15 апреля 1917 года, № 125. Ввиду того, что форма воинских чинов напоминает по наружности старый режим (!), предлагаю во всех подчиненных мне воинских частях теперь же снять погоны и заменить их нарукавным отличием, образец которых будет объявлен дополнительно». В телеграмме главнокомандующему армиями Северного фронта и флота Балтийского моря, которому Максимов был подчинен с 4 апреля, указывалось, что инициатива снятия погон исходила от «команд флота и армии»[563].

Флаг-капитан по оперативной части флота капитан 2-го ранга И.И. Ренгартен записал 15 апреля в своем дневнике: «По телефону из Гельсингфорса новость: офицеры снимают погоны. Меня это задело мало, но ломаю себе голову: зачем это унижение. Зачем оно нужно. Я с ужасом думаю о последствиях»[564]. Эти опасения оправдались сразу же. В Гельсингфорсе объявление приказа повлекло новые эксцессы. Сторонники «обеспогонивания» офицеров стали считать свои действия чуть ли не «уставными» и с возросшим энтузиазмом приступили к решению этой задачи прямо на центральных улицах столицы Финляндии. И.И. Ренгартен затем записал в свой дневник: «Командующий флотом и комендант крепости издали приказы, и это было приведено в исполнение… Но и при этом сделали уличный беспорядок: улицы Гельсингфорса полны груд матросских и солдатских погон — они снимают их с себя и друг с друга и бросают на мостовую. Со встречных офицеров, еще не знавших о приказе, тоже снимали погоны — вообще, это было явное желание унизить… живущий здесь отставной генерал пришел в свою комнату (он носит штатское) и увидел: с кителя содраны погоны, пуговицы и Георгиевский крест, и все это брошено на пол… Явное желание оскорбить»[565].

Иначе описывает снятие погон матрос-большевик Н.А. Ховрин. В своих воспоминаниях он упоминает некое заседание Гельсингфорсского совета: «Как-то на трибуну поднялся унтер-офицер и начал говорить о взаимоотношениях матросов и солдат с командирами. Он правильно доказывал, что натянутые отношения, переходившие порой в прямую вражду, складывались годами. Но корень всех зол он видел в знаках различия. По его мнению, стоит только спороть их — и взаимоотношения улучшатся.

— Так снимем же товарищи знаки различия! — воскликнул унтер-офицер и тут же сорвал нашивки со своей формы.

Его жест был встречен аплодисментами. В зале многие начали „с мясом“ отдирать свои лычки. К вечеру сотни матросов, вооружившись ножницами, вышли на улицы срезать погоны у офицеров. Командный состав кораблей отнесся к этому делу довольно спокойно, но приезжие офицеры сопротивлялись.

Конечно, такие „мероприятия“ не способствовали улучшению отношений между рядовыми и командирами»[566].

В раннем же варианте своих воспоминаний Ховрин несколько иначе описывает ситуацию: «Наши офицеры уже смирились, и если кого из них останавливали, то они не сопротивлялись. Но приезжающие офицеры, попадавшие в такое положение, чувствовали себя очень плохо»[567].

Возможно, мемуарист задним числом смешивает воедино несколько событий, происходивших в различные дни. Однако его воспоминания передают тот дух ожесточения, который сопровождал борьбу с погонами.

Итак, главная база Балтийского флота стала местом новой антиофицерской акции, которая вовсе не способствовала укреплению авторитета командного состава. Следует отметить, что влияние большевиков в Гельсингфорсе в это время не было еще значительным, распространение партийной прессы встречало противодействие, ходили слухи о планах погрома редакции газеты «Волна», а на некоторых кораблях, ставших затем «большевистскими», сторонников Ленина в то время угрожали выбросить за борт. Утверждали даже, что матросы линейного корабля «Петропавловск» подумывали об артиллерийском обстреле линкора «Республика», имевшего репутацию «большевистского». Некоторые же молодые большевики-матросы совершенно серьезно задавали на партийных собраниях вопрос о том, является ли Ленин германским шпионом[568]. Можно предположить, что антипогонное движение охватило широкие массы матросов и солдат, большей частью беспартийных, которые в то время голосовали за меньшевистские и эсеровские оборонческие резолюции.

15 апреля в 20.40 контр-адмирал В.К. Пилкин, начальник 1-й бригады крейсеров Балтийского моря, базировавшейся на Ревель, направил в штаб флота послание: «Прошу указать время, с которого новая форма офицеров заменяет старую. Необходимо знать для одновременного исполнения всеми офицерами. И также, какие должны быть наружные знаки отличия». Ему отвечал начальник штаба флота контр-адмирал Д.Н. Вердеревский: «Наружные нарукавные знаки отличия вырабатываются, и по выработке будут сообщены. Приказ комфлота номер 125 в Гельсингфорсе уже исполнен». Возможно, впрочем, в это время сам Максимов, получивший сведения о новых эксцессах, пытался притормозить распространение своего приказа, указав предельный срок исполнения приказа. В 22.30 последовало новое указание командующего флотом: «Приказ номер 125 принять к исполнению 18 апреля [в] 24 часа, к которому времени будет прислано описание нарукавных отличий»[569]. Но к этому времени процесс «обеспогонивания» был уже необратим.

Приказ командующего бурно обсуждался на флоте, некоторые офицеры согласились снять свои почетные и привычные знаки различия лишь после настойчивых уговоров старших по званию, стремившихся предотвратить новые конфликты. Без погон морские офицеры чувствовали себя неловко — они напоминали друг другу курьеров Морского министерства, которые не имели никаких знаков различия на своих кителях[570]. К