Оставленная в одиночестве, я не спеша прохаживаюсь по комнатам и изучаю перемены. Первую гостиную переделали для большего количества посетителей, заменив часть столиков диванами. Во второй на боковых столах прибавилось безделушек: дорогих стеклянных глобусов, маленьких золотых шкатулок, затейливо расписанных ваз.

Я подхожу к письменному столу и на миг замираю. Валка скоро придет. Если я хочу отплатить за смерть Фалады, нужно отыскать любые способы ею управлять. И в том числе узнать, что написала ей моя мать, – сейчас, до ее возвращения. Я глубоко вдыхаю и выдвигаю ящик.

Внутри лежат все письма, на которые я уже отвечала, на самом верху – новое. Я раскрываю его и быстро пробегаю глазами. Оно было написано почти месяц назад. Валка получила его довольно давно и все откладывала ответ. Само письмо очень длинное и содержит суровые нарекания за глупое решение отдалиться от Мелькиора и его друзей, предписания касаемо того, как вернуть их в свой круг, краткий прогноз того, чем могут обернуться эти политические игры для моего положения в будущем, и поучения о том, как одеваться и вести себя, чтобы не терять интереса Кестрина. Завершается оно требованием присылать больше новостей и упоминанием о подготовке королевы и принца к отбытию на свадьбу весной.

Матушку уже, очевидно, тревожит Валка и то, что придворные игры принцессы подрывают союз, который этот брак был призван укрепить. Я взвешиваю письмо в руке и ворошу оставшиеся в ящике. Других посланий от матери ведь быть не должно?

Да, там только те, что я уже видела. Под ними лежит набросок портрета, для которого позировала Валка. Я разглядываю его, но нарисованная девица с безжалостным взглядом и ноткой надменности в улыбке кажется не более знакомой, чем любая придворная дама. Я в нерешительности держусь за краешек листа. В передней комнате по-прежнему тихо, а я хочу знать, что еще может прятать та, что притворяется мной.

Под наброском лежат два послания от Кестрина, каждое не больше строчки длиной. Я пробегаю пальцами по его почерку, знакомому теперь по записке, присланной с плащом. Эти две тоже прилагались к каким-то подаркам, потому что в них лишь обращение к принцессе, надежды на то, что она будет рада содержимому неизвестных посылок, и подпись в конце.

Я ни разу не размышляла о том, как Кестрин обходится с Валкой, стал ли он за ней ухаживать или отверг ее. Эти две записочки приоткрывают картину, какой я не могла и представить: принц оказывается любезным поклонником, дарящим невесте побрякушки. Несмотря на понимание того, что она фальшивка.

По телу бегут мурашки, когда я вспоминаю первый разговор с ним после прибытия в Менайю, когда он попросил написать за него письмо, и следующий, когда он нашел плащ. Как переменчив он был, как легко перевоплощался из друга во врага, мастерски скрывая настоящие чувства. Это было жутко, а теперь в этих строчках я снова вижу, как тот же человек разыгрывает заботу, которой точно нет и следа.

Я дрожащими пальцами заталкиваю записки обратно под набросок портрета. Там же лежит несколько чистых листов бумаги. Я поднимаю их и нахожу послания из дома, которых не видела раньше, – письма от Дэйрилина. Снова замираю и выжидаю, но Валки по-прежнему не слышно. Я открываю первое из этих писем, потом другое, потом третье, бегло пролистывая и возвращая в ящик. В словах Дэйрилина сквозит убежденность в том, что дочь устроена при дворе и наслаждается жизнью в Менайе. Немного новостей из дома, общие советы относительно ее положения и теплое отеческое прощание. Чего-то действительно значимого нет. Он думает, что дочь скоро удачно выйдет замуж, и только об этом и ожидает известий.

Кестрин читал их все, я уверена, как читал и первое написанное мной за Валку письмо. Все, что находится в этих комнатах, без сомнений, проходит через него. Интересно, что он подумал о письмах Дэйрилина; насколько они помогли ему раскрыть истинную личность Валки. Я усмехаюсь, понимая, что мое заявление о том, что семья ждет моей помолвки и не желает моего возвращения домой, могло бы быть изящно подкреплено этими посланиями. Если бы только они не хранились у Валки. Ей стоило их сжечь, а не оставлять у себя.

Я слышу шаги в соседней комнате и падаю на ближайший диванчик. Валка появляется стремительно, высоко задрав подбородок. Не похоже, чтобы шагать так было удобно.

– Смотрю, ты забыла, как вести себя при дворе, – говорит она.

– Похоже на то.

Ожидала от меня реверансов?

– Как тебе на конюшнях? Все выгребаешь помет?

– Честный образ жизни часто вынуждает пачкаться в чужой грязи.

Она задирает одну бровь:

– Неужели?

Шагает к письменному столу и выуживает свежее письмо матери.

– Это пришло несколько дней назад. Ты сейчас напишешь ответ. Мои прислужницы скоро придут, и к этому времени тебя здесь быть не должно.

– Если у тебя все, – говорю я и встаю с дивана. Разворачиваюсь на каблуке и шагаю к двери.

– Злишься из-за коня, очевидно? – бросает она вслед насмешливым голоском.

Я стискиваю зубы и оборачиваюсь к ней:

– Коня?

– Белого. Главный конюший сказал, что его не оседлать. Наверное, и собакам-то не сгодился. Надо было приказать убить его сразу по приезде, с учетом того, как он взбесился в пути.

– Очень жаль, что не приказала, – говорю я холодно. – Тогда я еще могла бы тебя простить.

– Простить меня? С каких это пор я должна отчитываться перед служанкой?

Я пожимаю плечами:

– Могу спросить о том же. Но это неважно, правда? Жеребец мертв, нашему соглашению конец, и я ухожу.

– Ты будешь писать эти письма – или пожалеешь! – рычит она.

– Придется придумать причину поважнее, иначе я просто исчезну. Есть другие места, где можно работать. И что ты тогда станешь делать?

Она бледнеет:

– Тебя никто не возьмет.

– Могу поспорить, – легко отвечаю я, хотя и сама не представляю, кому я нужна. – Но ведь не это тебя всерьез беспокоит, правда? Думаешь, когда моя семья приедет на свадьбу, ты сможешь обмануть их? Они же захотят узнать, почему ты не писала. Станут внимательно приглядываться к тебе, потому что и так понимают, что дело неладно, – знают, что ты держишь себя тут глупейшим образом. И совсем не так, как стала бы я. Только если ты сможешь продолжить притворяться сейчас, сумеешь извернуться потом. Тогда они сочтут, что ты переменилась от жизни здесь, а не от чего-то кем-то сотворенного. Подумай об этом хорошенько, принцесса.

Я наблюдаю, как в ее глазах сменяются чувства: ярость, страх, ненависть. Мне больше не будет места на конюшнях и у гусей, едва она выйдет замуж, это очевидно.

– Чего ты хочешь? – вопрошает Валка, как всегда надменно.

– Я хотела, чтобы ты держала слово и оставила меня в покое.

– Ты посмела броситься в ноги моему принцу, будто какая-то дамочка в беде, он привел тебя сюда – и ты вменяешь нарушение уговора мне? После своей выходки? Думала, что я не узнаю? Лошадь была моя – и я была вправе от нее избавиться. Скажи спасибо, что не приказала тебя саму отхлестать розгами.