Шрифт:
Закладка:
В общем, где-то так я и думаю, но вслух ни за что теперь не скажу. Но Коте не нужны мои слова. Он умеет видеть сквозь стены, а уж в моём лице прочесть очевидное для него труда не составляет.
– Очень хочется послушать твои версии, – улыбается и снова подталкивает к откровениям.
– Боюсь, тебе не понравится. Я замёрзла. Пойдём домой.
Он ничего не говорит. Улыбается. А через день приезжает с документами.
– Сеть клубов в разных городах. И не все скандального направления. Я совладелец.
– И нашего тоже? – снова спрашиваю невольно.
– Нет, – качает головой. – В нашем я отдыхаю. Отдушина своего рода. Необязательное занятие, способ расслабиться. Кто-то пьёт, кто-то играет в азартные игры или танцует. А я работаю барменом. А теперь ты мне расскажешь, что думала?
Я зажмуриваюсь и выдаю тайные мысли:
– Думала, ты наркодилер или что-то подобное. Мафиози.
Тишина. Осторожно открываю глаза. И по тому, как Костя выглядит, понимаю, насколько он поражён моей фантазией.
– Ну ты даёшь. И после таких мыслей ты ещё со мной общалась?
Развожу руками. Чувствую себя виноватой.
– Моё предложение в силе, – снова предлагает он помощь, и я соглашаюсь.
– Недолго же ты убивалась по моему сыну, – у Елены Николаевны в глазах по айсбергу. На встрече настояла она. Смотрит на меня, как на грязь. Меряет сверху вниз. Рвёт на клочки взглядом Костю. – Попробуй приблизиться к моему сыну – и ты пожалеешь!
Я пожимаю плечами. Её угрозы звучат жалко.
– Я больше ничего не должна вам, – эти слова приносят облегчение. – Всё, что случится после этого разговора, вас не касается. Но я желаю вам добра. Может быть, однажды вы сможете найти сердце, которое потеряли очень и очень давно.
Мне хватило сил не разреветься. Лишь потом, в машине, я отпустила соляной поток на волю. Пусть всё смывает. Пусть всё уходит в прошлое. Я больше ни от кого не завишу. У меня теперь свободная жизнь. И я буду строить её правильно.
Аркадий
Пашка приехал в апреле.
– Я тут по делам. Может, встретимся?
Конечно, я захотел. Получил увольнительную, и мы с другом наконец-то увиделись. Он как-то не сильно горел желанием со мной общаться. Редкие разговоры ни о чём. А тут вдруг… Но я был ему рад. Очень.
– Ты изменился, – оглядывает меня Полозов со всех сторон.
– Потолстел? – смеюсь, невольно вспоминая пирожки моих сосестёр по больнице.
– Стал ещё больше, – ворчит Павлентий. – Куда тебя только прёт-то. И так макушкой небо достаёшь. Как тебе здесь?
– Нормально, – пожимаю плечами. – Та же жизнь, но немного по расписанию.
– Как долго тянется время, – с тоской бормочет Пашка. – Тебе ещё целую вечность здесь торчать.
Я ему возражаю, жмурясь от яркого солнца. День сегодня замечательный.
– Время летит. Уже апрель к середине подбирается. Туда-сюда – и домой. Приеду, шороху наведу. Аллу отыщу – жизнь наладится.
Пашка спотыкается, чуть не летит носом в асфальт. Смотрит на меня странно. Смесь ужаса и вины.
– Ты что-то знаешь, да? – вглядываюсь в его рожу. – Не молчи тогда. Расскажи.
– Н-ничего я н-не знаю, – заикается он, но по его лицу можно азбуку изучать, даже на ощупь, как выпуклые буквы Брайля.
Желудок у меня сжимается. Становится тяжело дышать.
– Колись уже давай. Из тебя шпион никудышный. Морду лица держать не умеешь. Впрочем, как и удар.
Голос у меня словно чужой. Будто не я говорю, а дядька, что в годы войны вещал: «От советского информбюро…»
– Да плюнь ты на неё, Арк! – Пашка срывается на фальцет. В другое время это показалось бы смешным, но сейчас солнечный день кажется чёрным и пустым, а друг мой подливает тёмных красок: – Ты же никогда не задерживался, почему вдруг на этой селёдке тебя переклинило?
– Я сейчас тебе как дам за селёдку! – всё внутри противится, чтобы он говорил о моей Осе в подобном тоне и ракурсе. – Заткнись лучше!
Но Пашку прорвало, не унимается.
– Забудь её, хватит. Расстались. Ушла. Ты уехал. На фиг. Сколько можно? Улетели листья с тополей. Завяли помидоры.
– Ещё одно слово – и отправишься асфальт нюхать, – я сдерживаюсь из последних сил.
– Замуж она вышла, понял! Сразу же. Недолго музыка играла.
На какой-то миг становится легче.
– Это я уже слышал. Не новость, знаешь ли.
Пашка теряется. Моргает часто-часто.
– Мне отец её сказал, – бормочет он чуть слышно. – Ездил я туда. Найти хотел. Только зря всё. Выскочила она за бармена.
У меня невольно глаза на лоб лезут. Пытаюсь сообразить, кто это вообще, пока в голове не всплывает образ недружелюбного крепыша за барной стойкой.
– Я их в клубе видел. А потом вот…
– Да плевал я на барменов, спортсменов, медиков и прочих козлов! Сам разберусь. Хватит уже опекать меня, Паш. Ты хуже матери. Та всё трясётся, как над младенцем, который недавно ходить начал.
– Она беременная, Арк.
Пашка произносит слова глухо. Лицо у него усталое и бледное. Испарина над верхней губой. Ему тяжело, но всё же он это сказал. Облегчил душу. Высказал всё, что его терзало.
Внутри самум налетает. Горячими вихрями поднимает остатки моей души и выжигает намертво всё, что там лежит. Беременна. Я готов бороться с мужьями, но не с ребёнком.
Вот, наверное, почему она ушла. Иначе бы вряд ли. Вот почему умалчивала. Запуталась, бедная моя девочка…
У меня не было на неё зла. Я всё равно любил и оправдывал её. И даже Пашкины откровения не смогли выжечь её из сердца. Из души – наверное. А сердце не хотело отпускать. Сопротивлялось. Плакало. Я умирал от боли. Я цеплялся взглядом за небо, чтобы не упасть. Я держал кулаки в карманах, чтобы ничего не разбить. Особенно Пашку. Гонцу, как известно, первый кнут.
– Арк…
Он смотрит виновато. Как побитая собака. Я шумно выдыхаю воздух. Кажется, не дышал.
– Я хочу побыть один, – бросаю ему и ухожу прочь. Пашка бежит за мной.
– Никуда я тебя не отпущу! Ну, же! Хочешь – ударь. Хочешь – побей. Я готов.
После его слов отпускает немного. Мой нежный нервный друг.
– А хочешь, пойдём выпьем.
Это вообще из области фантастики.
– Нет, Паш. Напиваться не будем. Ты иди, ладно? Мне надо как-то пережить. Всё со мной будет хорошо.
– Никуда я не уйду. Я молча. Рядом.
И я соглашаюсь. Пусть так. Походит привидением. Может, он и прав. Пока из меня весь пар выйдет. Не уходит только боль. Никуда не девается. Я всё равно хочу увидеть Осу, но, наверное, не нужно этого всего. Отпустить. Не тешить себя иллюзиями и надеждами.
