– Бурбон тебе к лицу.

– Эрос. – Она наклоняется ко мне. Выражение ее лица радостное, но слова звучат сухо. – Ты не обязан говорить все это. Тебя никто не слышит.

Наклоняю голову, едва не касаясь губами ее уха.

– Я говорю это не потому, что меня волнует, кто нас слушает. Я говорю так, потому что это правда.

– Эрос, прошу.

Отстраняюсь, чтобы посмотреть ей в глаза. В голове крутится наш утренний разговор. Мы оба были не в себе, оба напуганы тем, как быстро развиваются события. Разумнее всего было бы сбавить обороты и дать друг другу пространство, чтобы укрепить наши границы.

К черту.

– Тебя когда-нибудь обольщали, Психея? Обольщали по-настоящему?

Она облизывает губы.

– Смотря что ты под этим подразумеваешь.

– Значит, нет.

Она гримасничает.

– Ладно. Нет.

Я расплываюсь в ленивой улыбке, с наслаждением замечая, как она дрожит в ответ.

– Очень скоро это случится.

Глава 22

Психея

Эрос опасен, но в особенности – когда так мне улыбается. Будто у нас с ним общие тайны, будто между нами близость. Мне непросто напоминать себе, что все это притворство. Да, наше желание реально, но это лишь очередной способ скормить всем нашу историю.

Побочный эффект, а не основная цель.

Обольщали ли меня?

Мне хочется рассмеяться ему в лицо. Олимп бы с радостью списал меня со счетов, стоило кому-то соблазнить меня открыто. Возможно, весь остальной мир оставил в прошлом устаревшие взгляды, согласно которым достоинство женщины напрямую связывается с ее девственностью, но только не Олимп. Во всяком случае, не Верхний город. После первого неудачного опыта отношений все остальное происходило в тайне. По крайней мере, с партнершами. Когда приходится так много прятаться, чтобы провести время вместе, возможностей для соблазнения почти не остается.

Мысль, чтобы позволить Эросу соблазнить меня, слегка напоминает то, что, должно быть, испытывают перед прыжком с самолета. Все может закончиться мягким приземлением… а может – разрушительными объятьями силы притяжения. Не могу так рисковать.

Делаю щедрый глоток бурбона и отворачиваюсь от Эроса, чтобы прокашляться от жжения, пронзившего горло и легкие.

– О боги.

– Они тут ни при чем. – Его голос звучит так же низко, как когда он во мне. – Психея, посмотри на меня.

Меня охватывает чувство, похожее на отчаяние. Я хватаюсь за первую попавшуюся тему, способную отвлечь меня от чар, которыми этот мужчина окутал меня.

– Удивлена, что твоя мать еще не совершила первый шаг.

Улыбка на лице Эроса не меркнет, но пыл в глазах угасает. Он наматывает прядь моих волос на палец и наклоняется ближе.

– Посмотрю, что можно выяснить, когда вернемся домой. Она наверняка что-то сделала, просто мы пока еще не видели подтверждения.

Домой.

А эта мысль вселяет ужас. Домом для меня всегда была квартира моей матери. Когда я согласилась на этот брак, мне даже в голову не пришло, что пентхаус Эроса я тоже начну считать своим домом. Не говоря уже о том, что это случится так скоро.

Сосредоточься на любой другой мысли.

– Наверняка у тебя есть какие-то предположения насчет ее планов. Ты уже помогал ей в подобных делах. – Нужно напоминать себе, почему нельзя в него влюбляться. Не имеет значения, как сильно мне нравится все, что мы вытворяем в постели. Не имеет значения, как сильно начинаю ценить его сухое чувство юмора и ум. Напротив, эти черты делают его еще опаснее, потому что я рискую забыть, как мы сюда добрались.

Он вздыхает.

– Подозреваю, что первым делом она попытается убрать тебя из моей жизни. Пустит какие-нибудь слухи, чтобы разрушить историю любви, которую мы плетем, и внушить, что ты со мной из корыстных побуждений. Меня все это, естественно, выставит дураком, но думаю, она так зла, что ей на это наплевать. – Не знаю, какое у меня сейчас выражение лица, но Эрос снова вздыхает и поясняет: – Она может быть неуравновешенным монстром, но она умна. И знает, что я не пошел бы на это, если бы не хотел… если бы не хотел тебя. Первым делом она попытается сделать так, чтобы я сам тебя бросил. Можно сказать, что у моей матери совсем нет сердца, но в той крошечной части, которая от него осталась, она в самом деле заботится обо мне.

Ты в этом уверен?

Не задаю этот вопрос вслух. Озвучить его было бы неоправданной жестокостью, а он и так многое пережил. Родитель, который заботится о своем ребенке, не станет использовать его в качестве наемника. Эрос не стал таким словно по волшебству; кто-то его этому научил. Готова поставить круглую сумму, что этому поспособствовала Афродита. Не знаю, как давно все началось, но если он в семнадцать лет разрушал ради нее чужие жизни, то начал он, когда был совсем юным. Когда был впечатлительным и находился под ее опекой. Какой родитель заботится о своих амбициях больше, чем о психическом и эмоциональном благополучии собственного ребенка?

У меня есть ответ на этот вопрос.

Такой, как Афродита.

Копаться в детстве Эроса, чтобы разрушить оставшуюся в нем веру в свою мать, не входит в мои планы. Это никак не изменит сложившуюся ситуацию… к тому же меня терзает подозрение, что это причинит ему боль. Я смотрю на все под другим углом.

– У меня есть деньги. Зачем мне заманивать такого милого, невинного парня?

– Месть – самая убедительная причина, особенно если просочится слух, что сделать это велела твоя мать.

– Могущественная Деметра отправляет дочь в постель к сыну своего врага, чтобы насолить Афродите. – Звучит надуманно, но если эту историю подать достаточно убедительно, Афродита может этим воспользоваться. Я приподнимаю брови. – И кто поверит, что ты, плейбой, любимчик Олимпа, оказался до того очарован мной, что отбросил осторожность и надел кольцо мне на палец? – Я знаю свои сильные стороны, но Олимп интересует только пустой блеск. Люди увидят то, что хотят видеть, особенно если это укрепит их представления о силе и красоте.

Он мягко касается моего подбородка и приподнимает лицо, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Не знаю, Психея. Я сейчас охренеть как очарован.

Правда?

Обман?

Не могу понять, и меня это пугает. Почти так же сильно, как и желание, чтобы это было правдой.

– Ты хорошо разыгрываешь наш роман, – наконец выдавливаю я.

Он гладит меня пальцем по щеке.

– Даю слово. Никто не причинит тебе вреда, пока ты моя. Ни тебе,