Муженек.

Ох, мне нравится. Даже слишком.

Хватаю ее за бедра и прижимаю так близко, насколько позволяют эти слои одежды. Мы шумно выдыхаем в унисон, и звук повисает в воздухе, но впервые с того момента, как мы вышли из дома, не чувствую холода. Да и как могу его чувствовать, когда Психея так близко?

Я завладеваю ее губами. Не притворяюсь, что хочу ее. Быть может, Психея – отменная актриса, но легкая дрожь, пробежавшая по ее разомлевшему телу, тоже не притворна. Я уже знаю, какие она издает звуки, какие дарит ощущения и как выглядит, когда кончает. Она симулирует желание не больше, чем я.

Обняв меня, она водит пальчиками по чувствительному месту у основания моей шеи. А затем приоткрывает рот и впускает меня. На вкус она как шипучая конфета, которую съела в машине: коричная, пикантная и сексуальная. Я растворяюсь в прикосновении ее языка к моему, в ощущении ее тела, которое идеально мне подходит.

Она первой разрывает поцелуй и, слегка отстранившись, издает счастливый смешок.

– Боги, Эрос. Нельзя так целовать меня на людях. Из-за тебя у нас будут неприятности.

Правда? Или нет?

Не уверен. Особенно когда в шаге от того, чтобы затащить ее в оранжерею, найти там уединенный уголок и заставить ее кончить раз-другой, а то и три. Но нет, не могу это сделать. За нами наблюдают, а папарацци в Олимпе особенно безжалостны. И хотя по плану мы должны вести себя легкомысленно, я не допущу, чтобы достоянием общественности стали фотографии, на которых я стою, запустив руку в ее штаны.

Прижимаюсь лбом к ее лбу, пытаясь восстановить контроль над своим телом.

– Это из-за меня у нас будут неприятности?

– Да. – Ее улыбка становится нежнее. – Очевидно, что я невинный свидетель.

В том и дело. Отчасти она права. Обычно я не трачу время на раскаяния, но, должно быть, именно оно вызвало странный укол в боку, будто кто-то вонзил нож мне между ребер. У Психеи был свой план, пока моя мать не решила покарать ее, придя в ярость от того, что Психея была ко мне добра. Я никогда не был частью плана Психеи. И если и наслаждаюсь преимуществами этого поспешно организованного брака (а я наслаждаюсь), это вовсе не меняет того, что в ее планы все это не входило.

– Прости. – Не собирался произносить это вслух, но говорю всерьез. Возможно, впервые в жизни. – За все это.

– Знаешь, я почти тебе поверила. – Она берет меня под руку и ведет нас по тропинке. – Все равно спорить об этом больше нет смысла. Извлечем максимум из сложившейся ситуации.

Несколько минут мы идем в комфортной тишине, и, бросив взгляд на Психею, по выражению ее лица понимаю, что она глубоко погружена в мысли. Я не мешаю. Сомневаюсь, что она осознает значение этого момента, но осознаю я.

Она доверяет мне.

Позволяю этой мысли накрыть меня и наполнить воодушевлением. Я мало что сделал, чтобы заслужить доверие этой женщины. Да, не стал ее убивать, но это наименьшее из того, что должен был бы сделать любой человек на моем месте, а я даже не могу сказать, будто принял это решение по доброте душевной. Оно, как и все остальное в моей жизни, было продиктовано эгоизмом. Я хотел ее, и эта дерьмовая ситуация дала мне возможность ее заполучить.

А все потому, что она проявила ко мне каплю доброты.

Я бы посмеялся, да в груди здорово щемит. До чего же я жалок, так изголодавшись по душевной теплоте, что едва кто-то подарил мне нежное прикосновение вместо грубых слов, и я готов дойти до преисподней и обратно, чтобы этот кто-то остался в моей жизни.

Будь это один момент в тот вечер, я, быть может, смог бы противостоять темному порыву схватить Психею и утащить к себе, как дракон – сокровище. Но потом она пришла на встречу, снова намереваясь мне помочь. Как я мог позволить своей матери погасить этот свет?

Не заслуживаю доверия Психеи. Окажись на ее месте кто-то другой, я бы использовал это доверие как инструмент воздействия, если бы того требовала ситуация. А что же с ней?

Ее доверие я хочу заслужить.

Возможно, для начала было бы неплохо самому немного ей довериться.

Когда тропа в очередной раз разветвляется, я поворачиваю к машине.

– Пойдем, немного согреемся и выпьем.

– Я думала…

Вмешаться в ее планы оказывается сложнее, чем думал.

– Я бы хотел показать тебе одно место.

Она моргает.

– А. Ладно.

Это не повод ощущать нервный трепет. Я не храню в тайне места, в которых часто бываю, но мне никогда прежде не хотелось кого-то туда позвать. В Олимпе меня всегда будут считать самым опасным оружием Афродиты. Но есть пара мест, где во мне видят Эроса. Просто… Эроса.

Понимаю, что Психея всегда будет видеть во мне опасность, но все же какая-то часть меня хочет, чтобы она увидела остальное. Мужчину, пусть и ненормального. Она заставляет меня почувствовать себя… человеком… чего со мной не случалось очень давно. Может, никогда.

Хочу, чтобы она тоже увидела во мне просто Эроса. Хотя даже мысль об этом пугает меня так сильно, что я оказываюсь к этому не готов. Разве возможно, что она не отвернется от меня, когда увидит под этой маской неуязвимости жестокую реальность? Осколки, которые прячу подальше, чтобы это не смогли использовать против меня.

Мы возвращаемся к машине и, открыв Психее дверь, я иду к водительскому месту. К нам подходят три фотографа, даже не пытаясь делать вид, что они не папарацци. Бросаются вперед, и я чуть не укладываю двоих, когда выезжаю с обочины.

Психея фыркает.

– Будет просто отлично, если получится не оказаться за решеткой.

– Если бы я был вежлив с ними, они бы поняли, что что-то не так.

Ее карие глаза загораются озорством.

– Упасите боги.

– Теперь ты понимаешь. – Я петляю по улицам, держа курс на юг в Театральный район. Он занимает всего несколько кварталов, где расположены три театра, в которых ставят несколько постановок в год. Я бы вполне мог обойтись без этих выступлений, но актерам в Олимпе присущ такой пофигизм, какой редко встретишь на этой стороне реки. Их волнует только внутренняя иерархия власти, и пока Афина с Аполлоном хорошо платят, им плевать на остальных из Тринадцати.

Моя мать особенно не любит этот район. Ей нравится театр, и она много лет таскала меня