Шрифт:
Закладка:
Погребение царицы происходило на другой день после ее смерти, 26 января. В третьем часу дня, по нашему счету в десятом часу утра, обитый черным бархатом гроб с телом царицы с обычными царскими почестями был вынесен окольничими и стольниками из ее хором мимо дворцовой царицыной церкви Великомученицы Екатерины на Сенях, сенями, что перед царицыной Золотой палатой и Постельным крыльцом, до переградных дверей Красного крыльца. У дверей Красного крыльца под шатром стояли изготовленные, по древнему обыкновению, обитые черным сукном и покрытые черным же бархатом сани. Поставленный на эти сани гроб с телом государыни несен был стольниками и дворянами на среднюю лестницу Красного крыльца, а оттуда площадью до Вознесенского монастыря. Процессию открывали стольники, несшие крытую черным бархатом гробовую «кровлю». Затем шли дьяконы и священники; за ними несены были иконы и кресты, а за иконами шло высшее духовенство по чину: из соборов протопопы, игумены, архимандриты, епископы, архиепископы и митрополиты. Далее следовали царские и патриаршие певчие с пением надгробных песнопений. Перед гробом шел патриарх Адриан. Гроб окружали дьяконы из соборов с кадилами. За гробом «в печальном смирном платье» шел царь Иван Алексеевич в предшествии бояр и ближних людей и в сопровождении царевичей, бояр, московского дворянства, служилых людей и множества всякого чина людей в черных кафтанах со свечами в руках при звоне колоколов Ивана Великого «по древнему обыкновению тихим возгласием». После литургии и отпевания тело царицы было опущено в могилу в Вознесенском монастыре. «А великому государю царю и великому князю Петру Алексеевичу, — прибавляет разрядная записка этого дня, — выходу за телом ее, благоверные государыни царицы, и к погребению не было». Вечером после похорон царицы Нарышкины, родственники царя, по свидетельству Гордона, собрались в Преображенском, чтобы выразить ему сочувствие. Это вызвало у него новый приступ сильнейшего горя[260].
Не был Петр и на третий день по кончине царицы, 27 января, в Вознесенском монастыре у заупокойной литургии, на которой присутствовал царь Иван Алексеевич. Но в тот же день после вечерни он один, без свиты, зашел в Вознесенский монастырь помолиться на могиле матери[261]. Это поведение Петра: и отсутствие на похоронах матери, и одинокий приход на ее могилу, — свидетельствует о глубине и искренности его горя. Он поступал, как пораженный глубокой скорбью искренний человек, которому невыносимо было являться на людях в официальной церемонии и который желал остаться со своим горем наедине, не считаясь притом ни с какими требованиями этикета. Так же одиноко по вечерам, как бы украдкой, посещал он могилу матери и впоследствии, 1 и 13 февраля, отсутствуя на официальных заупокойных богослужениях по ней в девятый день — 3 февраля, в двадцатый — 13 февраля и в сороковой — 10 марта[262].
28 января мы видим Петра на собрании у Лефорта. Нельзя думать, чтобы он предавался там веселью. Такое странное, на наш взгляд, его появление в обществе можно объяснить желанием отвлечься, забыться в кругу сочувствующих друзей, который не отпугивал его, как публичная церемония. У Лефорта на этом собрании решались разные вопросы, касавшиеся новой поездки на север, и именно на этом собрании Гордон был назначен контр-адмиралом будущей морской экспедиции. У Лефорта был Петр и на следующий день, 29 января[263]. Что на Лефорта возложены были хлопоты по устройству второго путешествия в Архангельск, видно из несколько более позднего письма его к брату в Женеву. «Я писал, — сообщает Лефорт брату, — по приказанию его царского величества в Амстердам к бургомистру Витзену о корабле, который снабжен 40 пушками и всем к тому принадлежащим. Отдан уже приказ о переводе 40 000 талеров для уплаты за него. Я буду иметь честь командовать на нем в качестве капитана, князь Голицын будет лейтенантом, наш великий монарх — шкипером, а рулевым будет служить прежний его рулевой. Кроме того, у нас будут еще два корабля, их будут вести два генерала, из коих один — мой зять Гордон, а другой по имени Бутурлин. Все господа, которые обыкновенно следуют за двором, поедут с нами. Делаются большие приготовления, и всем распоряжаюсь я. Я надеюсь, что все, если Богу будет угодно, удастся по желанию государя»[264].
Насколько заботы о морской экспедиции поглощали внимание Петра, видно из письма его к архангельскому воеводе Ф. М. Апраксину, написанного 29 января того же года. «Федор Матвеевичь, — пишет ему царь. — Беду свою и последнюю печаль глухо объявляю, о которой подробно писать рука моя не может, купно же и сердце. Обаче воспоминая апостола Павла, „яко не скорбети о таковых“ и Ездры, „еже не возвратите день, иже мимо иде“, сия вся, елико возможно, аще и выше ума и живота моего (о чем и сам подлинно ведал), еще поелику возможно, рассуждаю, яко всемогущему Богу и вся по воле своей творящу (так угодно). Аминь. По сих, яко Ной, от беды мало отдохнув и о невозвратном оставя, о живом пишу. Понеже по обещанию моему, паче же от безмерной печали, незапно зде присетити хощу, и того для имам некие нужды, которые пишу ниже сего: 1. Посылаю Никласа да Яна для строения малого корабля, и чтоб им лес, и железо, и все к тому было вскоре готово, понеже рано приехать имеем. 2. Полтораста шапок собачьих и столько же башмаков разных мер сделать, о чем в готовности не сомневаюсь. И желаю от Бога купно здравия компании вашей. Piter»[265].
В этом письме видна глубокая печаль: Петр не может даже подробно касаться постигшей его беды, говорит о ней глухо. Но чувство не мешает мысли о занимающем его деле, и всего на пятый день после смерти матери он настолько владеет собой, чтобы давать распоряжения о постройке малого корабля и помнить подробности о башмаках и собачьих шапках, необходимых для плавания в северном море. Из письма видно, что поездка в Архангельск предполагалась вскоре же. Однако ее пришлось отложить до весны.
XIV. Перед отъездом в Архангельск
31 января Гордон был у государя в Преображенском. 1 февраля, как упомянуто выше, Петр после вечерни побывал в Вознесенском монастыре у гроба матери. 2 февраля он ранним утром выехал с
