такими событиями строительный бум в некоторых ромейских провинциальных городах объясним как раз попытками властей поправить положение, наряду с частными пожертвованиями, выделить или найти средства на восстановление разрушенного и постройку новых зданий, храмов.

Не меньше бед случалось от наводнений. Евагрий Схоластик вспоминал, как в правление Юстиниана I (518–527 гг.) Эдесса в Месопотамии, «город огромнейший и процветающий, был стремительно затоплен в половодье водами реки Скирт», притока Евфрата, так что «бесчисленное множество [людей] погибло, увлеченных потоком». О таком же внезапном весеннем паводке, случившемся в этом городе в 525 г., писал Захарий Митиленский: «…было время обеда, и когда еще их пища была у них во рту, настигли их воды наводнения Дайсана».

Следы какого-то мощного стихийного бедствия наподобие цунами открыты археологами на месте столичного южного порта Элефтерий, где обнаружены хорошо сохранившиеся останки верблюдов, лошадей и двадцати четырех кораблей со всем, что на них было, включая подошвы сандалий, крючки и шила для латания парусов, весы, светильники, фишки и игральные доски, гребешки, зеркальца и т. п.

Еще более частые опасности подстерегали ромеев на море. Пассажиры и экипажи судов находили общую могилу в пучине в случае кораблекрушения или продавались в рабство захватившими их пиратами, которых было особенно много в Эгейском море. Даже бедные монахи, добывавшие себе пропитание рыболовством, случалось, становились жертвами хищных акул.

И письменные источники, и находимые археологами человеческие останки со следами ранений свидетельствуют о том, что смертельная опасность и угроза насилия являлись определяющими факторами жизни. Немало византийцев гибло во время вражеских вторжений.

Оставшиеся непогребенными тела в слое пожара, уничтожившего бо`льшую часть таврического Херсона в XIII в., могут означать, что катастрофа, охватившая город – нападение сельджуков или монголов, – не оставила в живых тех, кто мог бы позаботиться о погибших.

Бывало, во время осад городов их жители от невыносимого голода шли на людоедство, которое могло быть массовым, как это случилось в 503/504 г. в запертом персами Амиде. В начале XIV в. происходившее в осажденных турками западномалоазийских Тралах описывал Георгий Пахимер: если с голодом еще можно было бороться, поедая трупы павшего скота и мертвые человеческие тела, то жажда косила людей толпами, заставляла резать жилы у лошадей и пить их кровь, предпочитать быть заколотым врагами, чем терпеть муки. Вообще, в районах военных действий смерть могла принять самые неожиданные личины. Так, в терзаемой ромейскими и персидскими войсками Месопотамии дикие звери, привыкшие питаться трупами убитых, нападали на людей, особенно одиноких, на дорогах, а случалось, заходили в деревни и хватали детей.

Смерть облюбовала византийскую армию, причем причиной гибели солдат становились не только военные баталии, но и болезни. Особенно велики были потери во время поражений. Характерный пример – резня, устроенная византийской армии болгарами в горной теснине в июле 811 г., когда погибло почти все войско, сам василевс Никифор Геник и от смертельной раны, с перебитым позвоночником, парализованный, три месяца спустя скончался в агонии его сын Ставракий. Ромеи не смогли забыть тех 42 высокопоставленных воинов-мучеников, которые были пленены арабами в разоренном малоазийском Амории в 838 г., после семи лет страданий в плену решительно отвергли неоднократные предложения халифа принять ислам и в конечном итоге были обезглавлены палачами на берегу Тигра. Анализ сражений Комнинов показывает, что в них гибло около 20 % солдат, причем пятая часть – в первые, самые страшные две-три минуты боя. Впрочем, отдельные битвы оказывались успешными, совсем без потерь.

Военная профессия сама по себе никогда не считалась почетной в христианском Ромейском царстве, хотя служба в армии, особенно в офицерском составе, рассматривалась как достаточно престижная и уважаемая. Империя не упускала возможности продемонстрировать свою военную силу, особенно когда она была. Но вообще византийцы самым парадоксальным образом сочетали воинственность с миролюбием и стремились любой ценой избегать кровавого вооруженного противостояния. Они смотрели на войну, особенно на войну ради самой войны и на связанное с ней кровопролитие, как на неизбежное зло и старались идти на нее только тогда, когда все другие способы добиться желаемого оказывались исчерпаны. Исходя из этой концепции, автор военного трактата конца VI в. мудро советовал: «Вступать в войну нужно только тогда, когда все мирные средства, даже подкуп, уже не действуют, победа должна быть достигнута без значительных потерь, чтобы не стать бессмысленной».

Политика не воевать, а покупать мир была, разумеется, самым дорогим удовольствием. Она требовала золота, золота и золота. Но ромеи сознательно и мастерски шли только по такому пути, дабы по возможности избегать еще большего, излишнего расходования дорогостоящих ресурсов, как человеческих, так и материальных. Стремление избежать войны на уничтожение объяснялось еще и стратегической причиной: здравым пониманием, что всех врагов все равно не перебьешь, а вчерашний потенциальный враг еще может стать и союзником. Сколько раз ромеям приходилось убеждаться, что уничтожение одного неприятеля попросту открывало путь другому, иногда куда более опасному! Поэтому в большинстве случаев они стремились оставить для разбитого врага путь к отступлению.

Добавим, что их пацифизм поддерживался христианской верой, которая смешивалась с политической стратегией выживания, провозгласившей оправдание войны как необходимого, хотя и худшего из всех зол, осуществляемого прежде всего в защиту римского мира, своей страны, своего народа и той же православной веры. Из этой же веры проистекало, что убийство, даже во время «справедливой войны», то есть законной, богоугодной, а не междоусобной, Отцы Церкви, например святитель Василий Кесарийский, осуждали и требовали отлучать от общения на три года стратиота, убившего в бою врага. Для византийского склада ума была совершенно чужда идея «священной войны» как таковой и тем более мысль, что убийство, даже иноверца, может стать основанием для отпущения грехов. Именно поэтому военные, ушедшие в отставку, часто уходили в монастыри не только для того, чтобы иметь обеспеченную старость, но и для того, чтобы пройти ментальный катарсис, покаяться в свершенном грехе человекоубийства (неважно кого – огнепоклонника-перса, араба-мусульманина, язычника-кочевника) и обрести душевный покой.

Смерть на поле боя не признавалась славной. Отчасти это объясняет извечное стремление ромеев, до тонкостей постигая искусство войны, вести ее преимущественно при помощи иностранных наемников, что превратно понималось некоторыми соседями Ромейского царства как «изнеженность» византийцев, отсутствие у них мужества. На самом деле, занимая командные высоты, они привыкли загребать жар чужими руками.

Византийское каноническое право особенно строго запрещало участие клириков в боевых действиях и в пролитии крови. Таких упражняющихся в воинском деле ждало лишение священного чина. Уже одно это резко отличало их от клириков Запада, где никого бы не удивил вид бравого епископа в полном боевом латном облачении с крестом в одной руке и булавой (для «непролития крови») в другой, ведущего своих вассалов в бой. Заметим для сравнения, что традиция воинов-священнослужителей в Латинской Церкви