Шрифт:
Закладка:
«Ты всё преувеличиваешь. Да я просто шутковал. Я не пытался тебя убить… Почему ты всё время наезжаешь на меня, а не помогаешь мне отсюда выбраться? И почему не извиняешься за то, что не ночевала дома?»
«Сука, я тебя люблю, хотя и не хочу этого, я охеренно страдаю из-за тебя. Зачем ты так со мной?»
«Я не должен ничего объяснять… Это из-за тебя я в тюрьме, я от тебя в жизни добра не видел. Не шлешь ни писем, ни фоток. Мне насрать, говори в суде что хочешь. Не жди от меня звонков».
«Не приходи в суд. Тебе наговорят про меня, скажи им, чтоб валили. Они все врут. Скажи им, что отзовешь заявление. Не давай прокурору заманить себя в суд».
«Ничего не подписывай. Не открывай им дверь… Я тебе доверяю. Не думаю, что ты что-то сделаешь. Ты ж не дура».
«Давай пойдем уже распишемся. Я верю в брак. Эт священный союз, мать его… Вот только выберусь отсюда. За тобой следят мои кореша».
Обвинения, преуменьшение, рационализация, извинения и обещания: всё это здесь, в его словах. Принуждение, манипуляция, эмоциональные и словесные оскорбления, угрозы, унижение человеческого достоинства. Попытки заставить жертву поверить, что агрессор сильнее системы, что он знает больше, чем система. В тот день эти записи слушали больше часа, было сказано в разы больше, чем я включила в книгу. Тогда я снова заметила важную деталь: обвиняемый ни разу не назвал жертву по имени.
За последние двадцать лет число программ контроля над агрессивным поведением вроде Emerge и ManAlive значительно увеличилось; сейчас их более пятнадцати тысяч по всей стране. Они направлены на то, чтобы остановить физическое насилие и запугивание, но существуют и более специализированные программы, которые помогают абьюзерам распознать деструктивные модели поведения, понять, какой вред они наносят, развить эмпатию к партнерам и узнать больше об эмоциональном интеллекте. Но их методы значительно варьируются. Мнение о том, что эти программы – лишняя трата денег, достаточно распространено, и особенно среди служителей закона, что чрезвычайно расстраивает Адамса. В разных штатах программы аттестуют по-разному. Отличаются и постановления суда. И учебные планы. И уровень подготовки куратора групп. И длительность. Это совсем новая область социального воздействия, которая все еще не встала на ноги. Часто бывает и так, что судьи не знают разницы между программами контроля над агрессивным поведением и курсами управления гневом, так что какой-нибудь судья может отправить правонарушителя на курсы управления гневом даже в районе, где есть множество программ контроля рукоприкладства. По словам Адамса, тот факт, что только 55 % мужчин, которые проходят обучение Emerge, успешно завершают программу – знак ее сложности и эффективности[86]. «Я не доверяю программам, у которых высокий процент выпускников. Это как с плохими школами. Там кто угодно получит диплом».
Если среднестатистическая жертва уходит от абьюзера на седьмой или восьмой раз, почему мы ожидаем, что преступники исправятся с первого же раза? По словам Адамса, многие из исследований эффективности засчитывают результаты всех преступников – и тех, кто вылетел с программы, и тех, кто ее закончил – одинаково. Но очевидно, что у тех, кто заканчивает программу, совсем другой результат. Чем дольше участники остаются на программе, тем вероятнее наступление долговременных изменений. По словам Адамса, о результатах нельзя судить в рамках парадигмы «все или ничего». Книга Эдварда Гондолфа «Будущее программ профилактики рукоприкладства», в которой рассматривается текущая ситуация по мерам вмешательства в случае нанесения побоев в семье, по сути, разъясняет, что мы всё еще находимся на ранней стадии учреждения подобных программ; автор предупреждает, что не стоит зацикливаться на идее прогнозирования оценки риска: «Программы профилактики рукоприкладства и вся система уголовного правосудия стоит перед сложным вопросом: как выявить особо опасных мужчин… Таким образом, произошел сдвиг от прогнозирования к непрерывному управлению рисками, которое предполагает периодическую оценку, обеспечение контроля и анализ профилактических мер в рабочем порядке»[87].
Управление гневом часто отождествляют с профилактикой рукоприкладства, как будто они взаимозаменяемы. Суды по стране действительно всё еще обязывают абьюзеров посещать курсы управления гневом, как это произошло с Рэем Райсом в 2014 году. После того, как он в лифте ударил свою девушку, нынешнюю супругу, так сильно, что она потеряла сознание, судья в Нью-Джерси снял обвинения в домашнем насилии и отправил футболиста на курсы управления гневом[88]. Такие развязки указывают на глубокое непонимание природы насилия. Несмотря на многочисленные обещания, национальная футбольная лига (НФЛ) практически не продвинулась в решении вопроса домашнего насилия. Осенью 2017 года в отношении по меньшей мере полдюжины новых игроков были выдвинуты обвинения в домашнем насилии, но с ними все равно подписали контракты. Согласно сведениям, полученным от Деборы Эпштейн, профессора права Джорджтаунского университета, которая в 2018 году оставила свой пост в НФЛ в знак протеста против равнодушия лиги к проблеме, на момент написания этой книги НФЛ всё еще не ввела ни одного из изменений, предложенных сформированной после скандала с Рэем Райсом комиссией[89]. Оценка 190 программ профилактики рукоприкладства от 2008 года показала, что большинство участников не продемонстрировало существенного уровня гнева, и лишь у небольшого процента этот уровень оказался необычно высоким[90].
Группа Адамса и ей подобные обычно предоставляют судам информацию о законопослушности абьюзера и о том, искренно ли его желание измениться. Совместно с инспекторами по УДО они составляют ежемесячный отчет по каждому нарушителю и регулярно общаются с жертвами, делясь сведениями об участии преступника в деятельности группы. Откровенно говоря, один из наиболее полезных принципов любой группы по профилактике рукоприкладства – это подотчетность сотрудникам административного надзора, суду и жертвам. «Мы – глаза и уши суда, – говорит Адамс, – жертва принимает решение о том, остаться или уйти; ей полезно получить от нас информацию о том, продолжает ли абьюзер винить во всем ее».
Как-то вечером я посетила занятие в Emerge. Они проходят в подвальном помещении конференц-зала в Кембридже, под Бостоном. Это не Кембридж Гарвардского университета с его красным кирпичом и зелеными насаждениями, а менее изысканный, индустриальный Кембридж рабочего класса с приземистыми, серыми зданиями.
Семеро мужчин заходят один за другим, рассаживаются на складных стульях, перебрасываются неуклюжими шутками. Это люди разного возраста, расы и достатка, хотя среди них и нет неблагополучных жителей бедных районов, с которыми я затем познакомлюсь в Сан-Бруно. Один мужчина в костюме и галстуке явственно пахнет одеколоном. У другого на джинсах следы шпатлевки.
