с черной свастикой внутри белого круга. Под портретом можно было разобрать печатную надпись: «Гитлер — освободитель». Подслеповатые глаза этого новоявленного освободителя смотрели на стариков напряженно и угрюмо.

— В Ставищи он пошел, в комендатуру, — поспешно сказала тетка Мотря, испуганно косясь на портрет и сильнее привлекая к себе ребят. — Вы ж ему сами и наказывали…

— Так оно ж-то так… — в задумчивости проговорил Осадчук и, побарабанив пальцами по столешнице, многозначительно взглянул на безмолвных стариков. — Слышите, паны добродии? В Ставищи, говорит, пошел человек… А когда ж он туда направился? Ночью, наверное, а?

— Что вы, пан Осадчук? — Тетка Мотря подалась к старосте, приложив руку к груди. — С утра он пошел, с утра… Как позавтракали, он и пошел. Нельзя ж ночью ходить. Разве мы про то не знаем? Или, может, с ним что-нибудь случилось?..

Не отвечая тетке Мотре, Осадчук прошелся по комнате, склонив голову набок и как бы осматривая со всех сторон прижимающихся к теткиной спиднице детей, потом остановился прямо перед ними, слегка растопырив кривоватые ноги. Синие диагоналевые галифе Осадчука округло топорщились над собранными гармошкой голенищами его начищенных хромовых сапог. Вышитая рубашка старосты была свободно подпоясана узким свисающим ремешком с белой бляшкой на конце.

Стоя перед ребятами, Осадчук небрежно поигрывал этим длинным концом ремешка, покручивал его двумя пальцами. И Славка, будто завороженный его движениями, не мог отвести глаз от мельтешащей у самого носа серебристой нашлепки.

— Вот и хорошо, что с утра, — сказал наконец староста, прекратив крутить ремешок. — А ты, Мотря, часом не слыхала, какой-это гад коровники за селом ночью поджег? Может, беженцы?.. Может, видела ты кого-нибудь или соседи встречали? Ты подумай, а, Мотря?..

По всей вероятности, тетка Мотря никак не ожидала такого поворота событий, потому что лицо ее вдруг осунулось, сделалось белым и словно бы неживым. Раза два она открывала рот, чтобы ответить, но сказать так ничего и не смогла, как будто стукнули ее под ребра и у нее перехватило дыхание. От усилия даже слезы навернулись ей на глаза, а Славка ощутил, как теткины пальцы смяли рубашку у него на плече.

— Не-е-е!.. — спустя время протянула тетка Мотря тоненьким, осипшим голосом, истово заглядывая в хмурое лицо старосты. — Не, пан Осадчук! Пускай господь меня вот тут, на этом самом месте, покарает — ничего я не слыхала и никого не видела…

— А вы, деточки?.. — Осадчук еще ниже склонил голову и прищурился. — Вы мне скажите, не бойтесь…

Во вкрадчивом тоне старосты, в напряженном его прищуре Славке почудился скрытый подвох. Ноги его внезапно ослабели, а в животе стало пусто и тяжело. Ему подумалось, что ведь они и в самом деле могли встретить кого-нибудь за селом, не зная, конечно, чужой это человек или местный, а потом позабыть об этой встрече, не придав ей никакого значения. И сейчас Славке уже казалось, что они действительно видели у дороги каких-то прятавшихся в кукурузе людей, хотя, когда это было и у этого ли села, он не помнил. Лишь одно он сознавал твердо: если бы вчера вечером они и вправду встретили бы кого-нибудь у околицы или даже заметили бы, как кто-то подбирался к тем коровникам, говорить об этом старосте ни в коем случае не следовало.

Но Зоя по своей девчоночьей доверчивости, наверное, не догадывалась о нависшей над ними беде. Она высвободилась из-под цепкой руки тетки Мотри и по-взрослому, словно извиняя какую-то неудачную шутку, сказала с вежливой снисходительностью:

— Ну, что вы, дядечка? Мы вас вовсе не боимся. А вчера мы только наших пленных за селом встретили, больше никого. Их немцы куда-то гнали…

— Так-так-так… Выходит, что и вы ничего не слыхали и никого не видели, — вроде бы даже с удовлетворением сказал Осадчук, отступая к столу, и уже оттуда, как бы издали, с насмешливым любопытством разглядывая Зою. — А каких же ваших там эти немцы гнали, дочка? Не москалив часом, а?..

Зоя, должно быть, все-таки поняла наконец свою оплошность и потому не ответила старосте, насупившись и закусив губу.

— Та вы что, пан староста? — попыталась защитить ее тетка Мотря. — Это же дети малые… Разве ж они понимают?..

— Ну, хватит! — Осадчук пристукнул ладонью по столу. — Теперь вы меня послухайте. Ты, Мотря, иди домой. Если там твой Мыкола вернулся, то пускай ко мне заглянет… Вы, паны добродии, — он с жесткой усмешкой повернулся к старикам, которые вытянули жилистые шеи, — все же найдите мне того гада! Найдите. Иначе я и с вас шкуры поспускаю!.. А за детей, Мотря, ты не беспокойся. Мы их тут малость поучим, чтобы они больше никуда не бегали, и с богом до ихнего приюта отправим. Не пропадут они при немецкой власти…

— Бога-то ты и не боишься, Петро… — принялась было укорять Осадчука тетка Мотря, уже не называя его ни паном, ни старостой, но тот не стал ее слушать.

— Я что тебе сказал?! — возвысил он голос. — Хватит! Бога я, Мотря, твоего не слишком боюсь. Не видел я, какой он. А немцев видел. И ты их еще увидишь. Вот так-то, Мотря… А сейчас ступайте себе, люди добрые! Не рано уже…

Старики сразу же дружно поднялись и молчком, послушно зашаркали к двери. Тетка Мотря задержалась на минутку, обняла на прощанье ребят, а потом и сама направилась вслед за стариками, на ходу прикладывая к мокрым глазам кончик белой своей косынки, всхлипывая и бормоча:

— Нет, не будет тебе счастья в жизни, Петро… Нет, не будет… Разве так можно?.. Они сироты…

Зоя и Славка остались одни посреди комнаты.

Осадчук, словно-не замечая ребят, подошел к окну, толкнул задребезжавшие стеклами створки и, высунувшись боком наружу, громко позвал:

— Григорий! Чуешь? Хватит тебе спать, хлопче! Зови Михайлу, давайте сюда разом. Тут дело для вас одно нашлось…

Почти тотчас же в комнату вошел тот самый испачканный в муке чубатый парубок, который лежал на подводе, уткнувшись в пыльные мешки. Оплывшее лицо его было помятым, заспанным, а в мутноватых глазах виднелась застоявшаяся скука. За ним появился и Михайла — невысокий жилистый мужичонка, в серой какой-то одежке и надвинутой на брови кургузой кепке. Оба они были с винтовками, и у обоих на рукавах белели замызганные повязки.

Только сейчас, увидев эти повязки, Славка сообразил, что перед ними полицаи, хотя и не понимал, зачем они понадобились старосте.

— Вот что, хлопцы, — весело обратился к полицаям Осадчук, кивая на Славку и Зою, — научите этих деточек, как надо нашу неньку Украину любить. Но не очень, а то я вас знаю! Потом отвезите их