На следующее утро я припозднилась выйти из дому, и у меня не было для Томи никакого омияге, подарка на память. К тому времени, как я примчалась на перрон, носильщики сновали взад-вперед, доставляя последние чемоданы, а проводники давали всем, кто без билета, знак отойти от вагонов.

– Аки, Аки!

Оглянувшись на голос, я заметила тоненькую фигурку Томи на ступеньках последнего вагона. Она махала мне и, вся такая чанто, в перчатках, нарядная и с хорошей прической, напоминала жену какого-нибудь японского дипломата. Я протиснулась мимо проводника, чем вызвала его гнев, но мне было все равно. Томи тянулась ко мне рукой в перчатке, и я думала, что она хочет пожать мою, но вблизи увидела, что в руке у нее конверт.

– Пока, Аки! – выкрикнула она, когда вагон тронулся с места. Отступив от края перрона, я смотрела, как удаляется хвост поезда.

Когда он исчез, я рассмотрела то, что мне Томи вручила. На конверте было написано: “Аки. Мне следовало отдать это тебе раньше”.

Внутри лежала страничка, вырванная из дневника Розы. Там было всего три предложения узнаваемым почерком моей сестры:

Я хочу, чтобы Томи верила мне, когда я говорю, что все будет хорошо. Я все исправлю. Ей не о чем волноваться.

Что имела в виду моя сестра? Последствия нападения? Томи, должно быть, толковала это именно так. Иначе зачем она вырвала эту страницу из дневника Розы? Она цеплялась за слова моей сестры на протяжении всего своего пребывания в Чикаго. И теперь, когда Розы нет, не было никого, кто мог бы сдержать ее обещание.

Глава 20

Нэнси сказала, что празднование дня рожденья начнется после того, как они вернутся с католической мессы, и поэтому церковь была у меня на уме. Мы с Артом оба получили от Джоуи и Луизы приглашение посещать проповеди преподобного Судзуки в Библейском институте Муди. С чего они вздумали нас приглашать, я толком не понимала, потому что мы оба были не сказать чтобы так уж религиозны; оставалось предположить, что это произошло скорее по социальным, чем по духовным мотивам. Никого из них не предупредив, в то воскресное утро я решила зайти в Библейский институт Муди.

Кампус при институте был большим, с многоэтажными общежитиями для студентов мужского пола и одним поменьше, для женщин. Джоуи упоминал, что церковная служба для американцев японского происхождения проводится в небольшом зале собраний рядом с кофейней. В главном зале Муди, вмещавшем, вероятно, тысячу человек, не было смысла проповедовать перед сравнительно малой горсткой христиан.

Не уверенная, в чем лучше пойти, я выбрала простое платье в полоску, но, вдохновленная примером Томи, для пущей важности напялила мамины перчатки.

Лишь приблизительно зная, где находится зал собраний, я поискала глазами кого-нибудь из нисеев, наряженных по-воскресному, чтобы последовать за ними, и приметила пару лет тридцати с двумя детьми, которые шли, взявшись за руки. Мужчина был в светлом костюме и в шляпе, его жена – в платье из белого шитья. Мальчики с волосиками, свежезачесанными так, что у каждого блестело чисто вымытое и ясное чело, одеты были в одинаковые светло-голубые рубашки и шорты. На вид идеальные американцы, они, не исключено, прибыли из одного из десяти концентрационных лагерей в Калифорнии, Аризоне, Юте, Вайоминге, Айдахо, Колорадо или Арканзасе.

– Тропико! А ты что здесь делаешь? – услышала я за спиной голос Хаммера.

Я остановилась и обернулась. Шевелюра Хаммера еще была уложена коком, но выглядела куда менее вызывающе – покороче и поаккуратней. Вместо стиляжьего на нем был консервативный темный костюм, который подчеркивал его худощавость.

– Разве не я должна спросить тебя о том же? – рассмеялась я.

Я соскучилась по нему. Теперь мы шли бок о бок, и я увидела, что под мышкой у него Библия в черной обложке.

– Вроде все зажило, – всматриваясь в меня, сказал Хаммер.

– Это ты про мой глаз? Классный фингал ты мне поставил, вот что я тебе доложу.

– Я давно хотел попросить прощения. Даже пытался прийти к вам в дом, чтобы лично рассыпаться в извинениях, но родители тебя стерегли, совсем не оставляли одну.

Я искоса глянула на него.

– Неужели выслеживал?

– Только несколько дней. А потом решил смыться подальше от “Кларк и Дивижн”.

– Говорят, ты живешь в доме какой-то богатой хакудзинки в Лейквью.

– Да, она прихожанка. Помогает преподобному Судзуки обустраивать это место.

– А, теперь я поняла, – сказала я.

– Что ты имеешь в виду?

– Вся эта история с церковью. Твой последний план?

Хаммер, похоже, обиделся.

– Я пытаюсь изменить свою жизнь к лучшему, Тропико. Ситуация совсем вышла из-под контроля. Ну, совсем съехала. Куру-куру-па, – он повертел пальцем у виска.

Что же такое он имел в виду?

Мы вошли в двухэтажное здание, выстроенное из темно-коричневого кирпича, в отличие от более внушительных, те были из красноватого. По всей ширине помещения с проходом посередине были расставлены складные стулья, обращенные к подиуму, на первом плане которого высился крест. Я удивилась, что Хаммер знаком с множеством прихожан, а те, похоже, искренне рады его видеть. Хакудзины, вероятно, такие же филантропы, как его покровительница, составляли примерно половину, остальные иссеи и нисеи.

Я оглядела небольшую, но оживленную толпу, отыскивая знакомые лица, но никого не нашла, даже Джоуи и Луизу. Хаммер скрылся в комнате для хористов, а я села в заднем ряду, чувствуя себя несколько не в своей тарелке. Стало так скучно, что я даже открыла сборник церковных гимнов, который лежал на моем стуле, и попыталась найти те, что слышала раньше.

– Мисс Ито?

Как ни странно, преподобный Судзуки узнал меня. Он был в том же одеянии, что и на похоронах Розы.

– Здравствуйте, преподобный.

– Я так рад вас видеть! Я собирался позвонить вам, но в моей картотеке не нашлось вашего номера телефона.

Он засыпал меня вопросами, которые священники обычно задают для проформы. Как дела у моих родителей? Где я работаю? Нравится ли мне Чикаго?

Я не могла честно ответить ему ни на один вопрос. Не расскажешь ведь, что я больше не девственница и тайно помолвлена. Или что мы с родителями не очень-то ладим. Или, самое важное, что моя сестра подверглась насилию, и я полна решимости найти и наказать того, кто сотворил с ней такую мерзость.

Так что я просто сидела на складном стуле со сборником церковных гимнов на коленях и бормотала что-то любезное,