была широкая, как у футболиста, грудь и вьющаяся, надо полагать, от природы грива, рядом с которой мне оставалось только краснеть за свои волосы. Но Кейзо, похоже, внимания Джорджины не оценил и даже нахмурился, чем несказанно восхитил танцовщицу.

Защищенная куполом сушки, я с удовольствием следила за этой сценой. Жужжание фена успокаивало. Порой мне нравилось чувствовать себя невидимкой, но перед уходом Кейзо бросил на меня еще один внимательный взгляд. Что, если я на пути к тому, чтобы выглядеть вылитой Ланой Тёрнер?

Когда я подошла к месту нашей встречи у отеля “Рузвельт”, Арт, который уже был там, тихонько присвистнул. Я не только прическу сделала, я еще и платье купила, правда, недорого, – облегающее красное платье. За отель мы платили из моей зарплаты, так как Арт работал только у своего отца, но именно Арт пошел и отдал деньги гостиничному клерку. Я сидела в вестибюле, и когда Арт вошел в лифт, я последовала за ним, но встала у другой стенки. Было захватывающе притворяться, что мы незнакомы. Мы заговорщицки переглядывались за спиной лифтера, но мелькнуло у меня ощущение, что тот видел нас насквозь.

Арт отпер дверь номера, я скользнула туда следом за ним и даже не смогла оглядеться, потому что он поднял меня на руки и отнес на кровать. “Задерни шторы”, – сказала я, и когда в комнате стало темно, разделась до комбинации, небрежно бросив новое платье на пол. Я хотела Арта прямо сейчас. Я хотела, чтобы он был во мне и чтобы мы были вместе так, как никогда раньше.

У нас был секс дважды. Первый раз было неловко и немного болезненно, а второй – медленно и ритмично. По ощущениям это было как разговор без слов. Он принес презервативы и знал, как их надевать, так что, очевидно, делал такое раньше. Я не стала входить в подробности, потому что завтра он уезжал, и хотелось, чтобы последняя встреча перед разлукой прошла безупречно.

Мы лежали голые на кровати, я положила голову ему на плечо, а он взял меня за руку, сцепив пальцы.

– Надо же, ты с кольцом! – заметил он. – Когда ж ты успела его надеть?

– В вестибюле, – ответила я. – Подготовилась к встрече с мужем.

Утром мне страшно не хотелось идти на вокзал прощаться. Уж слишком много было в моей жизни прощаний, я сделалась суеверной. Если я появлюсь там ради Арта, не стану ли я для него той тяжкой ношей, которую он потащит с собой за океан?

– Мы поженимся, как только мне дадут отпуск, – прошептал он мне на ухо. – Но ведь ты будешь мне писать, правда?

Мы обнялись и поцеловались на глазах у родителей Арта, Лоис и тети Юнис. Вся семья плакала, я тоже. После того как он скрылся в вагоне, я высморкалась в свой носовой платок. Юнис сделала то же самое в свой, громко, как гусыня. Наши взгляды встретились, и мы рассмеялись, несмотря на все наше горе. Она взяла меня под руку, и мы пошли прочь с платформы.

– Все с ним будет в порядке, девочка, – заверила она меня. – Только смотри не посей кольцо.

Я замерла на ходу, пораженная. Юнис знала о нашей помолвке! А я-то думала, мы обещали ни с кем не делиться.

– Не волнуйся. Я буду держать рот на замке. – Юнис прижала указательный палец к губам. А потом спросила: – Но где бы, по-твоему, он взял это кольцо?

Так выяснилось, что колечко было ее. Тридцать лет назад Рен Накасонэ просил ее руки и подарил это кольцо. Мне трудно было представить, чтобы в 1914 году мужчина-иссей женился на женщине-хакудзинке. Это было во время Первой мировой войны, и Рена, хотя он был японским иммигрантом, также призвали в армию США. По идее, за военную службу ему полагалось американское гражданство, но из-за бюрократических проволочек это обещание так и не было выполнено.

– Я буду его беречь, – пообещала я Юнис, она взъерошила мне волосы, и мы расстались.

Я вернулась домой, когда мама уже закончила свою дневную уборку в парикмахерской. Теперь у нее было еще три места работы, все расположенные удобно на углу Кларк и Дивижн, так что она приобрела собственное оборудование для уборки – ведро на колесиках, швабру и веник.

Иногда в нашем районе я видела, как она направляется в мою сторону, волосы схвачены завязанной сзади косынкой, поверх платья передник. Мне становилось горько, что до такого дошло: моя гордая мать, жена бывшего управляющего овощным рынком, низведена до уборщицы. Но сама она приняла свою новую участь со всем мыслимым стоицизмом. Лишь годы спустя я наконец поняла, что она сделала это без сетований, во имя нашей семьи. Однако в тот день ее расспросы вызывали у меня только одно раздражение.

– Он говорил о женитьбе? – по-японски спросила мама.

– Он готов рисковать жизнью ради нашей страны. Разве время сейчас говорить о женитьбе?

Было заметно, что мой резкий ответ маму ранил. Мне стало совестно, и я сказала:

– Давай сварим кофе и испечем блинчиков?

Блинчики способны спасти почти что угодно, пусть только на время.

Арт уехал, а Томи готовилась уехать, и я снова потеряла опору. Каждый раз, стоило мне вроде бы пустить корни, как земля уходила из-под ног. Нэнси и Филлис на работе были ко мне добры, приносили из дома гостинцы, например апельсины и арахисовое печенье.

Поначалу я отправляла письма Арту через день. В письмах я изливала душу, рассказывала, как сильно я по нему скучаю. Но с тех пор, как я перестала ходить на танцы, мне в общем-то и нечего стало ему сообщить. Прошла неделя, и в конце рабочего дня Нэнси поймала меня за руку.

– В это воскресенье после мессы мы у нас дома празднуем мой день рождения. Ничего особенного, так что подарка не приноси. Дома я про тебя все уши своим прожужжала, и все жаждут с тобой познакомиться.

Было и любопытно, и слегка страшновато узнать, что за истории про меня Нэнси преподносила своим близким. Понятное дело, одной из тем было то, что я японка, но что же еще? В общем, я согласилась пойти, потому что, по крайней мере, наконец у меня найдется что-то новое и интересное поведать в очередном послании к Арту.

Дома меня ждало телефонное сообщение. Папа редко брал трубку, когда звонил таксофон, но в тот день все-таки взял. Своим красивым почерком он записал имя Томи Кавамуры, завтрашнюю дату и время дня. Томи уезжала первым поездом в Детройт, а я почти забыла