Микулин. Внутренне сознаю, что мое заключение, мое предстоящее заключение не будет понято и принято моим уважаемым оппонентом, несущим благородную нашу защиту. Но я поднимаю забрало. Подсудимые сказали все, что нужно сказать для обвинительного вердикта и наказания. Свидетели излишни.

Председательствующий. Господин Ульянов…

Ульянов. Свидетели излишни, господин председательствующий.

Председательствующий. Вы сказали…

Ульянов. Защита не видит необходимости в их допросе [138].

Ульянов не хочет допрашивать тех, кто трактирными пирогами, воблой, выпивкой, посулами и лестью подбивал мужиков к краже.

Почему? Разве все очевидно и тайная кухня полицейщины уже стала явной? Наущение открыто, вызвано, и остается лишь пригвоздить его к столбу позора?

Да, это так!

Сам прокурор «вычеканил правду об оном» в обвинительном акте. Написал и подписал:

«Савельев (полицейский служитель. - В. Ш.) вошел с Комаровским и мещанином Николаем Маштаковым в соглашение, предложив им принять на себя роль покупателей краденых лошадей и доставить возможность задержать Тишкина. Комаровский вскоре же увидел Егора Тишкина в трактире вместе с крестьянином Иваном Федоровым Зориным. Оба эти лица вызвались доставить Комаровскому на указанное им место краденую лошадь, и Комаровский, назначив им место на набережной реки Волги, тотчас же предупредил полицию»139.

Вся кухня напоказ!

Откровенно удовлетворенный «сыщицким гением» городовых, прокурор пребывает теперь в состоянии торжества и благодушия.

Председательствующий. Суд переходит ко второй части обряда словесного состязания. Господин Ульянов…

Ульянов. Юристы говорят: если бы не было закона, не было бы и преступления. Для дела, которое сейчас слушается, больше подходят другие слова: если бы не было полиции, не было бы и преступления. Что сказать о такой полиции, которая не ловит преступников, не пресекает преступлений, а делает и преступников, и преступления? Справа от вас, господа судьи, только что прозвучало по этому поводу не слишком скрываемое восхищение. Странная реакция! Я спрашиваю прокурора: если полиция заменяет преступника и делает его дело, то кто же заменит полицию?…

Микулин. Честь имею… (Поднимаясь.) Честь имею, господа судьи, искать вашего вмешательства… Левый столик и - почти левый, почти левый образ суждений. Я протестую…

Д. Д. Микулин больше, чем многие его коллеги, видел и почитал в прокуроре «голос разгневанной империи». Он сам сочинил и подписал обвинительный акт, вознесший провокацию на степень человеческой добродетели. И конечно же, не хотел выявлять и разъяснять жизнь, общественную сторону дела. Он служил полиции. Скажем точнее - в полиции. Я. Л. Тейтель в воспоминаниях, вышедших в Париже в 1925 году, заметил между прочим, что в Самаре Микулина называли кающейся Магдалиной, так что, будучи товарищем прокурора, он «энергично участвовал в обысках по политическим делам, а затем каялся» [140].

Итак, прокурор не выявлял и не разъяснял общественной стороны процесса.

Он делал обратное.

Для Ульянова же осуждение и казнь полицейского подстрекательства были не только способом защиты, наиболее продуктивным и обязательным, но и возможностью дать настоящий открытый бой полицейщине.

Жизнь разъяснял адвокат.

Чего ж, однако, он ждал от решения, от «богини справедливости», от коронного трио и «делегатов» общества?

Понимания? Пощады для мужиков?

Надежда на пощаду была несбыточной.

Только два результата и могли стать относительно достижимой целью защиты:

а) наказание по низшей мере, с нижней полочки санкции и

б) отказ суда от общей преамбулы микулинского обвинительного акта, которая отражала и выражала полицейскую идею взвалить на Тишкина и Зорина тяжкий груз всех прошлых случаев угона лошадей по Самаре. Судейские крючки не очень-то благоговели перед «святыми» формами процесса, порою тут же, в суде, усугубляли и наращивали обвинение, поэтому отвести преамбулу означало предупредить трагедию.

Ульянов добился того и другого: трагедия отступила, наказание для подсудимых судьи взяли с нижней полочки.

А провокация?

Быть может, председательствующий отозвался на нее сугубо доверительной тайной бумагой, известив департамент полиции либо губернатора о сыске, не вполне приемлемом, не вполне согласуемом с требовательной буквой российского права - словами осторожными и архаичными?

Все тома с конфиденциальной перепиской тех лет стоят на своем месте, но осторожной бумаги-меморандума в них не сыскалось.

Возможно, благим порывам председательствующего воспрепятствовало лицо, «заведующее» судом - его председатель В. И. Анненков?

Нет. Анненков-то как раз и был председательствующим. И следовательно, ничто не мешало ему составить доверительное письмо в высшие сферы.

Ничто?

В сороковых годах нашего века в Лос-Анжелесе его дочь Мария диктовала стенографистке книгу мемуаров «Пусть догорает свеча», на одной из страниц которой запечатлен вот этот рассказ о ее пребывании в родовом имении Скачки.

«Я любовалась колеблющейся рожью в поле, но никогда не думала о том, что она претворялась в деньги, на которые покупались мои платья и меха. Для меня наша громадная мельница, моловшая зерно, казалась чем-то таким же неотъемлемым, как течение реки или ветер, колеблюший деревья, которые всегда существовали и всегда будут для меня существовать. Мы объезжали (с отцом. - В. Ш.) наши многочисленные хутора, и я с наслаждением бездельничала, пока отец и управляющий обходили скотные дворы, где содержался племенной скот, импортируемый из Швейцарии и Голландии…» [141]

Умеренный либерал и демократ, противник крайностей царизма, деятельный просветитель, Анненков всегда оставался сыном своего века и своего класса - дворянином, землевладельцем. Борьбы с полицией избегал, явлению, ставшему со временем государственной политикой, с галереей всемирно известных провокаторов, - Зубатов, Гапон, Азеф, Малиновский, - преград не чинил.

Дом у площади Декабристов в Ленинграде. В нишах - каменные фигуры-символы. Повязанные глаза Фемиды, в левой руке весы, в правой - меч, церемонно приставленный к плечу, колючкой острия вверх - так по артикулу Павла I солдаты приставляли к плечу парадные ружья.

Толкаю неслышную дверь.

Лестница.

Удобная и спокойная.

И тишина. Прикрытая легкими сводами, она по-особенному глубока и значительна.

Отсюда правил Россией сенат.

И чтобы править, ему нужны были и каменные боги на фронтоне, и величавая грация линий дома, и вот эта пугающая тишина за бесшумными дверями сенаторских кабинетов. Боги говорили: тут господствует справедливость; тишина говорила: справедливость вызревает здесь спокойно и неодолимо, свободная от чужого заинтересованного влияния, в заботах о народе, в милосердии и сострадании.

Ложь!

6

Прощание с Ленинградом произошло в такое же монотонно дождливое, промозглое утро, как и встреча. Те же сосны в косматых бурках и папахах летели мимо окон вагона, те же оловянные болотца застенчиво посвечивали из курчавого кустарника…

Прислушиваясь к расстроенному сипловатому голосу репродуктора, я уловил знакомое имя. Голос назвал печатный орган и процитировал длиннейшую тираду, под которой это имя стояло. Чудесная мысль! Она была настолько созвучна и близка моим ленинградским впечатлениям, что уже на первой станции я стоял