Отрицая это получение, я не нахожу доказательств в израсходовании у Брискера 63 т. В решении Палаты этого не признано - она устранила вопрос о сумме получений, она не решала (сколько) ответчики получили от Конст. (реш. Палаты). Весь вопрос в квалификации договора. Решение Палаты есть только преюдиционирование. Истец не (неразборчивое слово. - В. Ш.) м[ожет] освобождаться] от представления доказательств иска, что у ответчиков находятся 12 т. р. - Я этот факт отрицаю.

Клеменц от (Шимковича). Я присоединяюсь к Ульянову и добавляю…» [129]

Черновая летопись процесса!

Первым над столиком ответа поднимался Ульянов. Его речь и речь Клеменца - две обособленные записи. Целое «распалось» на слагаемые.

Кто же, однако, записал это? И когда? И почему этот черновой протокол именно тут, за бумагами судебного пристава?

Не сразу выясняется, что этот большой лист - в нежнейшую линейку со словами «Брискер (пом. пр. пов. Ульянов)» - исковое прошение частного поверенного Михайлова, второй его лист. Первый - начало томика: «Цену иска определяю в двенадцать с половиной тысяч рублей», второй, оставшийся пустым при составлении прошения, - вот здесь, у околицы дела. Все остальные бумаги в середке. Челобитная стала обложкой.

Во время разбора она лежала на судейском столе, переходила из рук в руки.

Ульянов говорил, графитный карандаш бежал по чистому листу.

Кто ж это делал?

Маленький господин Мейер, занимавший в суде кресло кормчего? Нет. Рука совсем другая. Приватно практикующийся кандидат на судебные должности, член присутствия?

…Муморцев!

Это рука Муморцева, члена коронного трио, загодя готовившего для решения «позиции тяжущихся».

Беру дело и, подойдя к окну, к солнцу, ловлю лупой сплотку неразборчивых слов.

«Отрицая это получение, я не нахожу доказательств».

Ленин.

Это Ленин.

«Я этот факт отрицаю».

Ленин.

Я снова вижу его, слышу слова в защиту горстки рабочих и, кажется, могу воспроизвести то, что вижу и слышу.

Маленький господин Мейер открывает стеклянную дверцу шкафа и, достав папку в роскошном белом сафьяне, бегло просматривает председательское досье.

До начала суда четверть часа.

- Смею надеяться, ваше превосходительство!…

Без стука в дверях частный поверенный Михайлов.

- Входите, входите, - Мейер поднимает глаза от бумаг, недовольно морщится. - Надобен фрак, достойнейший. Или я слишком милосерден, или вы не слишком исполнительны: снова в русской поддевке.

- Вы изволили сказать, в русской? - Нажим на последнем слове. - Впрочем, сегодня мое одеяние не должно вас шокировать. Я не выступаю. Об этом, как помните, я предварил суд письменно130.

- Шаг, по меньшей мере, опрометчивый. Произошла смена фигур. Хардин убыл в Саратов, и вместо него…

- Тем более…

- Тем более необходимо ваше участие. Хардина заменяет Ульянов. Я готов примириться с вашей поддевкой. Вы должны выступить. - И совсем другим тоном: - Прошу вас.

Михайлов (заканчивая речь). Я сильно утрирую, господа, но в нежелании приказчика дать отчет хозяину в деньгах хозяина нельзя не усмотреть отзвука анархии, своего рода бунта, невольного, неосознанного, и все-таки бунта, пугачевщины… Я требую удовлетворения в полной цене иска. (Председательствующему.) Благоволите позволить мне, ваше превосходительство, поставить на этом точку131.

Мейер (председательствующий) (полуобернувшись на столик Ульянова и Клеменца). Сторона ответа. Прошу…

Ульянов. Одно общее замечание. В гражданском деле, как известно, нет ни государственного обвинения, ни государственного обвинителя. Но вот обвиняющее лицо есть. Обвиняет тот, кто ищет, истец. Подобно прокурору, он предлагает формулу нарушения, а в подходящих условиях, как видите, и мечет настоящие прокурорские громы: «отзвук анархии, бунта, я требую, я жду удовлетворения».

Мейер (Ульянову). Ваша преамбула, надеюсь, будет иметь отношение к настоящему делу?

Ульянов. Она имеет отношение к настоящему делу, господин председательствующий. Купец Константинов не вправе искать удовлетворения, обвинять и преследовать в этом процессе. Это так же нелепо, как если бы виновный оставил скамью подсудимых и, заняв столик прокурора, принялся бы обвинять потерпевшего в собственном преступлении.

Мейер. Ого!

Михайлов (председательствующему). Я должен подняться, ваше превосходительство. Как лицо обвиняющее, по любезной метафоре моего процессуального оппонента, и как лицо обвиняемое, по странному инознанию той же метафоры, я настаиваю на полном и немедленном платеже по этому векселю!

Мейер. Согласен, согласен… (Ульянову.) Присутствие налагает на вас, господин помощник, обязанность исчерпывающе доказать и слова, и общую фигуру вашего, не слишком… не слишком взвешенного пассажа.

Ульянов. Один вопрос поверенному истца, господии председательствующий, и я изложу свой комментарий. (Михайлову.) Шпалы делали рабочие. Простираете ли вы на них права и власть купца Константинова?

Михайлов. Пренепременно. Если говорить строго по букве, рабочие такое же благоприобретение моего доверителя, как и приказчики. Каждый удар топора - это денежки Константинова. А коли уплатил - твое.

Ульянов. Уплатил - твое. Превосходно! (Суду.) Купец Константинов смотрит на вещи точно так же, господа судьи, как и его поверенный. Я это констатирую. Он убежден, что рабочие, занятые на плотбищах Брискера и Шимковича, - это полная его собственность, материал, фигуры своего цвета, которые игрок волен передвигать, уступать и жертвовать. По конкурсу он получает новый, весьма срочный и весьма выгодный, по-настоящему золотой подряд от казны на поставку корабельного леса и пытается забрать рабочих с плотбищ. Рабочие противятся. Из обжитого места, от семей, от дела, которое они хорошо знают и делают, Константинов гонит их в другую, дремучую губернию валить, пилить и плавить лес. Кому не известно, что за лесные работы платят особенно дурно, занятие это в высшей степени непостоянно, здоровье же лесорабочих подвергается сильнейшему разрушению. Чтобы понудить плотников к согласию, Константинов лишает их куска заработанного хлеба, отказывает в оплате ярлыков Брискера за работы, выполненные для него же, Константинова, закрывает съестную лавку, а потом и крадет плотбище, запроданное к той поре Брискером для расчета с рабочими…

Мейер. Вам не кажется, досточтимый, что все это лежит за межевыми знаками решаемого дела?

Ульянов. Не кажется, господин председательствующий. Я заканчиваю… Константинов узнает, что Хар-дин, поверенный Брискера, являлся с визитом к железнодорожной администрации и та удостоверила кражу ста двадцати шести платформ официальным протоколом…

Михайлов. И тогда почтеннейший отец города - я не сильно ошибусь, величая своего доверителя другом и сострадателем Самары, - опрометью устремляется в суд, чтобы тотчас же возбудить настоящее дело. (Поднимаясь.) Господа судьи, я уже имел возможность развести руками по поводу этой невероятной фантасмагории.

Ульянов. Браво, браво, господин Михайлов! Вам остается объяснить, почему этот суд был затеян сразу же, как только почтеннейший друг Самары узнал об изобличении его официальным протоколом. Я помогу вам. (Суду.) Признание приказчиков должниками, господа судьи, которого здесь