— Мальчик, ты чей?

— Я Гершл, сын лавочника Лейбы…

— Ага, лавочника Лейбы. Ты хороший мальчик, наверно. Подойди ближе. Входи, не стесняйся.

Услышав эти добрые слова, теперешний Герман, а тогдашний Гершеле сразу вспоминал свой вопрос:

— Мама в мясном горшке молочной ложкой помешала.

— Горшок в это время кипел?

— Да, кипел…

— Ложка деревянная или оловянная?

— Деревянная.

— Если деревянная, значит, ложка теперь трефная, но горшок кошерный.

Всю дорогу домой Герман повторял:

— Ложка трефная, но горшок кошерный…

И прямо с порога весело объявлял:

— Мама, ложка трефная!

— А горшок? Говори быстрей, сорванец!

Мама очень боялась, ведь это был один из ее лучших горшков, любимый, всегда хорошо вычищенный.

— Горшок кошерный, точно кошерный!

— Дай ему Бог здоровья! — благословляла мама реб Арона-Меера. — Если бы он горшок трефным сделал, беда была бы, я его только перед Пейсахом отдраила как следует…

Герман с ностальгией вспоминал те далекие времена и сейчас так обрадовался, что даже взял дочь раввина за руку:

— К вашему отцу, наверно, с вопросами приходят?

— Да, бывает. Но очень редко.

— А у него есть шкаф со святыми книгами?

— Есть, небольшой, — улыбнулась девушка.

— А борода… длинная?

— Не очень.

— Как бы я хотел его увидеть! — вздохнул Герман.

— Вы можете к нам прийти.

— Но ведь какой-то повод надо придумать? — наивно спросил Герман.

— Повод? — рассмеялась девушка. — Не надо ничего придумывать, просто скажете, что вы ко мне.

— А можно?

— Почему нет? Ко мне часто молодые люди в гости приходят.

Герман был слегка разочарован. Во-первых, потому что у девушки, в которую он, кажется, влюбился с первого взгляда, есть знакомые парни, он не единственный. Во-вторых, немного досадно, что к дочери раввина можно вот эдак запросто заявиться в гости… Но все-таки он принял приглашение.

— Хорошо, я приду. А когда?

— Приходите в субботу вечером. Часиков в семь.

— В субботу вечером! Отлично!

Герман живо представил себе, как раввин поет «Ѓамавдил»[110]. Ему очень захотелось это услышать.

— Непременно приду! — Он с чувством пожал девушке руку.

*

Герман еле дождался субботы. Во-первых, он успел соскучиться по девушке, во-вторых, уж больно любопытно увидеть в Америке раввина. Он представлял себе рослого, красивого пожилого еврея с длинной бородой, высоким лбом и большими, глубоко посаженными глазами. Герман заранее строил планы, как будет с ним говорить. Жаль только, что Герман бреется, раввину это может не понравиться… В былые времена никто не брился.

Но, решил Герман, зато он не будет снимать шляпу, чтобы раввин не рассердился.

*

В четверть седьмого Герман уже стоял перед многоэтажным домом в еврейско-итальянском квартале и смотрел на окна, безуспешно пытаясь угадать, в какой квартире может жить раввин.

Возле дома играли итальянские ребятишки, мерялись силой, боролись, щупали друг другу мускулы. Тут же любезничали влюбленные парочки.

Герман еще раз посмотрел на номер. Вдруг адрес перепутал? Как-то не верилось, что раввин живет в таком доме.

Но, войдя в холл и пробежав глазами полустертые надписи под почтовыми ящиками, Герман нашел фамилию раввина и номер квартиры. Пятый этаж.

— Ничего себе, — проворчал Герман, — как высоко в Америке раввин забрался…

Поднявшись на пятый этаж, он позвонил. Открыл хмурый итальянец, подозрительно посмотрел на Германа, но все-таки указал на дверь напротив.

Значит, раввин живет по соседству с итальянцем. Герман улыбнулся. Он уже был готов к любым неожиданностям.

Позвонив, Герман нетерпеливо ждал, но никто не спешил открывать.

Он пару раз ударил в дверь кулаком, и лишь тогда внутри послышались шаги. Дверь открылась, и перед Германом предстал немолодой еврей в короткой куртке, бородка аккуратно подстрижена клинышком.

— Здесь живет раввин? — слабым голосом спросил Герман.

Он был уверен, что ошибся.

— Да-да, — ответил еврей, — это я. Кам ин плиз[111].

Из комнаты навстречу Герману, улыбаясь, вышла девушка:

— Папа, позволь тебе представить, это мистер…

— Ай эм вэри глэд, — поклонился раввин. — Кам ин[112]

Герман вошел и примостился на краешке стула.

— Да вы шляпу-то снимите! — предложил раввин.

Вконец разочарованный, Герман не решался обнажить голову.

— Снимите, снимите. — Раввин явно пытался показать, какой он свободомыслящий и просвещенный. — Мы же не фанатики какие-нибудь… Плиз…

Сняв шляпу, Герман почувствовал, как что-то святое, родное, чистое исчезает окончательно. Нет, это не раввин. Ему уже хотелось поскорее уйти.

С грустной улыбкой он посмотрел на девушку, словно говоря: «Не такого раввина я ожидал увидеть».

Она поняла его взгляд и без церемоний заявила:

— Пойдемте-ка прогуляемся.

— Да, пойдемте, — подхватил Герман.

— Йес, — согласился раввин. — Прогуляться после ужина — милое дело.

— Ну и как вам мой отец? — спросила девушка, когда они вышли на лестницу.

— Умнейший человек! — высказал свое мнение Герман.

— Йес! — кивнула девушка. — Он «олл райт».

Но Герман мечтал о другом раввине, о таком, как дома. Он хотел увидеть длинную бороду, умные, загадочные глаза и обязательно огромный шкаф с таинственными святыми книгами.

1916

Автомобиль

Что надо выделяться из толпы, если хочешь занять достойное место в жизни и обществе, Добкин еще в Нью-Йорке понял. Чем-то надо выделяться, но чем?

Рост у Добкина средний, глаза, как у всех еврейских парней, черные, а по профессии он портной — шьет пальто, как все. Забастовка — бастует, как все, спад в производстве — кладет зубы на полку, как все, сезон — пытается скопить несколько долларов на следующий спад — тоже как все. Покупает костюм с накладными карманами, чтобы быть непохожим на других, и вдруг замечает, что такой фасон уже носят все, а не только он. Наступает лето, пора соломенную шляпу надевать, и Добкин покупает себе панаму, думает этим выделиться, но оказывается, что все вокруг в панамах. Покупает обычную соломенную шляпу — глядь, а все в обычных. Короче, нелегко чем-то выделиться в наше время!

Записался Добкин в клуб «Литература, искусство и драма», надеялся, что на чтеца-декламатора там выучится, будет на разных мероприятиях выступать, — оказалось, у него дикция плохая. А без дикции какая декламация?

Пошел учиться играть на скрипке. Может, скрипка его над толпой вознесет. Научился кое-как пару эстрадных песенок наигрывать, а дальше не пошло.

Разозлился Добкин на Нью-Йорк, в небольшой городок переехал. Думал, раз там народу поменьше, то и выделиться будет попроще.

В провинции он сразу с высшими кругами познакомился, с местными заправилами и лидерами всяких союзов и партий. Надеялся, что в провинции, где способных людей немного, сможет какой-нибудь высокий пост получить. Не тут-то было! Все места заняты.

Добкин уже оставил