— Странные вы, женщины, — философски заметил Исак. — Вам не угодишь. Ревнивый — вы недовольны, неревнивый — тоже не слава богу. Ладно, мне пора, митинг ровно в восемь.

И ушел, оставив злую и огорченную Хелен в одиночестве.

*

Митинг проходил в маленькой, уютной комнате у мисс Берты Файн.

Мисс Файн встретила Исака с распростертыми объятиями. Запечатлев на ее розовых губках поцелуй, как требует этикет, он извинился:

— Женушка задержала…

— Эта твоя женушка… — надулась Берта. — Вся моя беда в том, что она твоя жена, а я всего лишь любовница. Ты можешь ко мне приходить, только когда она тебя отпускает.

Исак, который по натуре был сторонником женского равноправия, почувствовал, что в ее упреках есть немалая доля истины. Он крепко обнял Берту:

— Ты права, дорогая, но по отношению к жене у меня есть некоторые обязанности, никуда не денешься. Извини.

Однако Берта требовала, чтобы ее права, права любовницы, тоже соблюдались:

— А я считаю, что любовница стоит выше законной жены…

— Не знаю, кто выше, кто ниже, — ответил Исак, — но законная жена мне давно осточертела. Скучно с ней, а с тобой, любимая…

И чтобы показать, как ему с Бертой, он крепко прижал ее к себе и поцеловал в губы.

— Сколько это будет продолжаться? — Берта решила воспользоваться случаем. — Мы же счастливы вместе, и я хочу любить тебя открыто, свободно, а не довольствоваться крохами…

— Значит, хочешь стать моей законной женой?

— Конечно, милый. — Берта погладила его руку и прижалась к нему, как кошечка.

Исак растаял от таких нежностей и совсем забыл об обязанностях по отношению к жене:

— Потерпи. Я порву с Хелен, разойдусь с ней. Сделаю так, что она сама об этом попросит.

*

Вскоре, не прошло и года, Хелен узнала о чувствах Исака к Берте.

— Исак, ты меня обманывал! На митинги он ходил, для человечества старался!

— Да… — Исак выглядел совершенно несчастным.

— Вот и иди! И больше не возвращайся! Проживу и без тебя!

Исак хотел что-то ответить, оправдаться, но разгневанная Хелен гордо отвернулась и даже слушать не пожелала.

— Уходи, или я уйду!

Видя, что он продолжает неподвижно сидеть на стуле, она стала собирать вещи. Потом, одетая, с чемоданом в руке, объявила:

— Я освобождаю тебя!

И вышла из комнаты.

Понурив голову, Исак отправился к Берте.

— Берта, я свободен… Она меня бросила…

Берта вскочила с дивана. Ее мечта сбылась: теперь она будет безраздельно владеть Исаком и принадлежать ему, ни перед кем не таясь! Она бросилась ему на шею и прощебетала:

— О, любимый, теперь ты мой, только мой…

В ее объятиях Исак почувствовал себя неловко и попытался освободиться.

— Ты чем-то огорчен, милый? — участливо спросила Берта.

— Огорчен? Нет, что ты… Да, конечно… — промямлил Исак. — Сама понимаешь, такой момент…

Перед глазами всплыло сердитое и гордое лицо Хелен.

«Куда, к кому она могла уйти?» Странно, что он даже не подумал об этом раньше. Исак равнодушно посмотрел на Берту.

Посмотрел и тут же опустил глаза, чтобы она не успела встретиться с ним взглядом.

*

Миновал год.

Берта с Исаком только что поужинали. Исак нервничал. Он был возбужден и взволнован, будто хотел что-то сделать, но боялся.

— Исак, что с тобой? — спросила Берта, заглядывая ему в глаза.

— Наше сосайети[109] сегодня митинг проводит. Мне надо там быть, обязательно. Мне уже пора…

— Что за сосайети? — удивилась Берта.

— «Что за сосайети», — зло передразнил Исак. — Она уже не знает, видите ли!

— Ты так волнуешься… — Берта ничего не понимала.

— Само собой… Глупые вопросы задаешь… Очень важная встреча… Все, я побежал!

*

— Хелло! — поздоровался Исак, входя в маленькую, уютную комнату Хелен.

Она жила здесь уже год.

Хелен подала ему руку и предложила сесть.

— Я к тебе всегда как на крыльях лечу.

— Я очень рада, — глядя на него полными любви глазами, ответила Хелен. — Мне так хороню с тобой. Ах, как же глупы мы были!

Она вздохнула, но тут же улыбнулась и присела на подлокотник кресла-качалки, в котором сидел Исак.

— Что ты ей сказал?

— Что на митинг иду.

— Все та же старая ложь! — Хелен взяла его за руку. — А знаешь, Исак, я бы не хотела, чтобы мы опять жили вместе. Так гораздо лучше. Теперь ты любишь меня сильней, чем тогда. Ради меня обманываешь ее, а меня — нет. Я не хочу быть женой, лучше быть любовницей. Жен оставляют дома и уходят на митинг, а приходят к любовницам и сидят у них до поздней ночи… Сегодня у нас с тобой митинг, правда же?

— Очень важный митинг! — воскликнул Исак, крепко обнимая бывшую жену и сегодняшнюю любовницу.

1915

Раввин

Герман остался очень доволен своим последним знакомством в Централ-парке. Мало того что девушка симпатичная, интересная, оказалось еще, что она из хорошей семьи: у нее отец — раввин, ни больше ни меньше. И хотя Герман — радикально настроенный молодой человек, он знает, что настоящая еврейская аристократия — это раввины. Других аристократических каст у евреев нет. Еще до того, как Герман узнал о происхождении своей новой знакомой, он сделал ей комплимент:

— По вашим глазам видно, что вы из прекрасной семьи.

— Да, вы правы, — смутилась девушка.

— Позвольте узнать, кто ваш отец.

— Боюсь, вам это не понравится.

— Что вы! Я уверен, ваш отец — замечательный человек.

— Да, но все-таки… Он раввин…

— Раввин! — воскликнул Герман. — Да что вы говорите! Это же прекрасно!

И, еще раз оглядев девушку в свете электрического фонаря, продолжил:

— А по вам видно, что вы дочь раввина. Есть в вас наше, еврейское благородство.

Девушка засмеялась:

— Вот уж не ожидала, что вам это понравится.

— Очень нравится! — все больше воодушевлялся Герман. — Конечно, у меня свободные взгляды, но происхождение мне небезразлично. Наши раввины — это с детства моя слабость.

Вдруг он ясно представил себе раввина из родного местечка, реб Арона-Меера, вспомнил его длинную, окладистую бороду, таинственный взгляд больших, умных глаз и тихий, мягкий голос. У Германа был праздник, когда мама посылала его к раввину с каким-нибудь вопросом. Германа привлекали и завораживали не только сам реб Арон-Меер и его супруга, женщина с изящным, благородным лицом, но даже их дом… У раввина в комнате был только стол, два табурета, правда, покрашенных, и огромный книжный шкаф. Этот шкаф придавал комнате совершенно фантастический вид. Герман, которого тогда звали Гершеле, не решался войти в комнату, останавливался на пороге и ждал, когда раввин оторвется от Талмуда. Наконец-то реб Арон-Меер поднимал голову и замечал