–А от меня чего надо?

–Вынеси меня, я ногу свихнула.

–Покажи ногу-то,– сказал я.

–Ты, что ли, знахарь?

–Ногу покажи.

–А еще тебе чего показать?– улыбнулась девушка. Рот у нее оказался широковат, но улыбка вышла милая. Нож я спрятал, а то стоял, как дурак, с ножом. Но подходить к ней ближе я не собирался.

–Дорогу отсюдова.

–Дорогу знаю. Ты меня на берег вытащи, дальше покажу.

Девушка запрокинула голову, волосы соскользнули за плечи, и она осталась ничем не прикрытой.

Я сделал шаг вперед, просто чтоб набрать воды и плеснуть себе в лицо,– как только девушка перестала петь свою дремотную песню, в голове прояснилось, а может, над водой было свежее, чем на парком лугу.

И ушел по колено в ил. Что-то больно распороло штанину, разодрало ногу.

Только тогда я увидел, что в воде полно костей, торчащих из грязного дна. Ребра, руки, осклизлые зеленые черепа и лицо совсем недавнего утопленника с открытым в крике ртом. Отражения на воде больше не скрывали этот подводный лес костей.

А еще я увидел наконец ее ноги, огромные черные ступни с перепонками.

Я поднял голову, рванувшись рукой к ножу, но, конечно, не успел.

Болотница вскочила мне на плечи, надавила, вжимая в мутную воду, ряска налипла на лицо, в носу жгло, грудь разрывало от ужаса и невозможности вдохнуть.

Я нашарил нож, махнул куда-то, но речная трава обвила мне руки, нож запутался, завяз в зеленом месиве.

Я тонул. Воздуха в груди не оставалось. Сполз с плеча ларец, протянулась по руке цепь; ясхватил его свободной рукой и, из последних сил выпростав руку над водой, ударил ледяной угловатой железкой наугад.

Внезапно отпустило. Я разогнулся пружиной, не глядя взмахнул цепью, ларец с глухим шлепком врезался во что-то, я выдернул наконец руку с ножом и сипло заорал, извергая грязную воду изо рта и носа. По шее текла и скапывала в воду кровь. Достала меня, стерва.

Болотница огромной жабой перебросилась через корягу, вытаращила отсвечивающие зенки, раскрыла от уха до уха рот, полный плоских острых зубов.

Я отпрянул, ломанулся к берегу, раздирая ноги о старые кости, и одним отчаянным рывком, зацепив цепь ларца за сук и обжигаясь холодом, вытащил себя на берег, на прочные корни.

–Не, молодец, проваливай-ка ты отсюда, себе на погибель позвала,– сказала болотница, взбираясь на корягу. Голос ее стал совсем низким, глухим. Когти жутких ног впились в мох. Но она все еще походила на человека, только на мертвого, давно утопшего, разбухшего, побелевшего от долгого лежания в воде.– Раз ты такую смерть с собой носишь, то, может, и на меня чего найдешь. Я уже сегодня сыта, проваливай по добру.– И добавила ни к селу ни к городу:– Чтоб тебя дождь намочил!

Я не понял, о чем она, о какой смерти, не понял, почему оставила меня, и ответить не успел.

Словно закипела вода, плеснуло, огромная, как конь, рыбина смела болотницу с бревна, хрипло охнуло, брызнула темная кровь и заклубилась в воде, будто пролитые чернила. Тяжелый, затхлый дух болота и мертвечины потянулся над водой.

И из этой воды высунулась подозрительно знакомая рыбья морда, только огромная, именно что с конскую башку размером. Из плоского затылка торчали, закручиваясь назад, мелово-белые трубчатые рога; содного свисал колокольчик. По охристой чешуе шли золотые и серебряные ромбы.

Рыба вращала глазом, медленно открывая кроваво-алые жабры. Отвратный дух болота ушел, запахло странно, сладкой какой-то травой и морской солью.

–Эй, молодец! Как тебя звать-то?– раздался голос, хрипловатый, со звеняще-воющей нотой, словно кто играл на пиле.

Рыбина, громадная, будто бревно, разевала рот, показывала алое нёбо и белые острые зубы. Она действительно говорила.

–Явор…– ответил я со стоном.

–А по-батюшке? У вас, людей, так положено, если со всем уважением?

У меня не было сил возражать против рыбьего уважения. Я замерз, перетрусил и терял кровь.

Сжимая в бессильных от страха руках цепь с ларцом и нож, я выдохнул хрипло и сказал:

–Никитич.

–Спасибо тебе, Явор Никитич, что ты мою дочь выпустил. Она все мне рассказала: как Марьин пастух ее в сеть поймал, как сестрицу разделал да в костер кинул…– Тут рыба пустила маслянистую слезу, а воющая нота в голосе сделалась почти невыносимой.– И как ты, добрый молодец, ее освободил. Каплю твоей крови дочка мне принесла, чтоб я могла тебя найти да помочь, если с тобой на любой воде беда случится. Я как твою кровь почуяла – сразу и пришла.

–Благодарствую. Только вот я вроде и сам справился.

–Не гневи, Явор Никитич!– скрежетнула рогатая рыбина.

–Я, знаешь ли, тебя не звал, кто ты такая, ведать не ведаю,– ответил я. Страх отпускал, приходила запоздалая злость.

–Я Морская Коза, Ясконтия дочка.

Ясконтий. Я слышал про гигантскую, с остров, животину, на чьей спине растет целый еловый лес, но спрашивать не стал. Ясконтий – создание морское, а до моря прежде надо живым добраться. А побег мой как-то не задался.

–А ты, значит, у Марьи, царицы моря, в подчинении ходишь?

–Нет, Явор Никитич, Марья много чем владеет, конь у нее с островов, что за тысячу верст дальше от Буяна, и все море дотудова ее слушает, а все ж океан велик, и чуда в нем живут великие. Отец мой, Ясконтий, сам себе хозяин, рыба-остров, и я сама себе хозяйка. Я ее рожка не слушаюсь и на волос ее не ловлюсь, а вот детушки мои в сетке с ее волосом запутались.

Так вот оно что за проволока была, сообразил я. На базаре в Синь-Городе когда-то мужик продавал волос, длинный-длинный, рыже-золотой; Засека тогда еще купить хотел – мужик божился, что это Марьи, морской колдуньи, волос и на него рыба сама идет.

–Ну, бывай, Ясконтьевна,– сказал я.

–Ну ла-а-адно-о…– с воем проскрежетала рыба.– Не принимаешь мою отплату. Лады: если еще раз меня позовешь – приду, помогу. Станет тебе худо на реке или на море, капни в воду кровью.

Плыви уже, век бы тебя не видеть и твоей помощи не знать, подумал я.

–Только много, смотри, не лей, я до крови охоча, одурею – тебе же хуже будет.

–Ты мне не грозись,– в сердцах ответил я, пряча наконец нож и надевая цепь на шею.– Надеюсь, не свидимся!

–Как знаешь, а я пообещала. Береги себя, Явор Никитич. Погибель ты на шее носишь, хоть и не свою.

Морская Коза звякнула колокольчиком, нырнула – меня брызгами обдало, а по старице аж вертун пошел,– и пропала, как не было ее.

Настало время уходить. Я не знал, какой такой у Марьи пастух, но зато знал, что коров да овец она не разводит, а вот коней – да. А где пастух, там и стадо.

Болотницы не стало, морок рассеялся, и я легко обогнул старицу и выбрался на высокий луг.