— Она — ребенок…

— Она — человек, — прерываю я ее. — Если Бриннли с тобой некомфортно, я не собираюсь заставлять ее приезжать к тебе. Ты — моя мать, но это не дает тебе никаких прав.

Я выдерживаю ее взгляд, пока она яростно моргает. Она несколько раз фыркает, затем топает к кофейнику. Достает две новые кружки и в тишине наполняет их. Когда она ставит кружки на стол и видит две пустые кружки, которые уже принесла, снова фыркает. Оставив полные кружки, хватает пустые и несет их на кухню.

— Тебе не нужна помощь с уборкой папиного кабинета? — пытаюсь я сменить тему. Она машет рукой в мою сторону, но на меня не смотрит.

— Нет. Там одни файлы и документы. Проповеди. Какие-то заметки. Это работа для шредера.

Дальше она не продолжает. Она не перейдет к другой теме — ее мысли все еще сосредоточены на Бринн. На моей дочери и том, как я ее воспитываю. Самое странное в этом то, что моей матери не нужны отношения с Бринн. Она просто хочет что-то контролировать. Меня она больше не может держать в железной хватке. Моего отца — тоже. Она одна и ей скучно.

Я беру кружку и делаю глоток, молча наблюдая.

Кто-то может подумать, что я резок или не прав, позволяя Бринн самой решать видеться ли ей с моей матерью. Пускай. Но ее воспитывают не другие люди, а я.

А еще я знаю свою мать, и ни один из аргументов в пользу того, чтобы заставить Бринн проводить с ней время, никогда не перевесят этого знания. Пусть она моя мать, пусть она старая и одинокая теперь, после смерти отца, ну и что с того? Она все также полна осуждения, ненависти, грубости и откровенной злобы, и это не та атмосфера, в которой я хочу видеть Бринн.

Бринн сама попросила больше не видеться с моей матерью. И я буду уважать ее просьбу.

Когда мама снова обращает внимание на меня, становится ясно, что отступать она не собирается.

— Все из-за того, что я сказала о ее подружке? Да?

Я наклоняю голову набок и поднимаю бровь. Она чертовски хорошо знает, что причина не только в этом, но вишенкой на торте были ее постыдные комментарии о Кэмерон.

— А как же Ларки, — не отступает мама. — Она приезжает к ним? Хелен и Уильям не видели ее с похорон Джулианны.

Прежде чем ответить, я делаю еще глоток из кружки.

— Ларки более чем ясно дали понять, что не хотят иметь ничего общего с Бринн, если не могут диктовать, как мне ее воспитывать.

— И они правы, ты должен водить ее в церковь.

— Она ходит в церковь.

Глаза моей мамы расширяются.

— Ты ее водишь?

Я качаю головой.

— Иногда она ходит с Шэрон.

Лицо моей матери принимает убийственное выражение, полное отвращения и гнева.

— Эта женщина, — усмехается мама. — Как ты смеешь подпускать мою внучку к этой ужасной женщине…

Я хлопаю ладонью по кухонному столу, заставляя ее замолчать. Она вздрагивает и стискивает зубы, раздувая ноздри, когда смотрит на меня. Я смотрю на нее в ответ.

— Я пришел сюда не для того, чтобы меня отчитывали, — твердо заявляю я, поднимаясь со стула. — Я не просил твоего совета или мнения о том, как мне воспитывать моего ребенка. Бриннли попросила больше с тобой не видеться. Это последствия твоих действий.

Я разворачиваюсь и иду к двери, и мать спешит за мной по пятам.

— Ты воспитываешь грешницу. Ее портит компания, в которой ты ее оставляешь. У этого ребенка нет уважения! Нет дисциплины! Пожалеешь розгу — испортишь ребенка. И, Леви, ты испортил эту девочку. Она…

Я разворачиваюсь к ней, снова прерывая ее на полуслове, и медленно качаю головой.

— Не заканчивай предложение. Мне не нужно приходить к тебе. Я делаю это ради тебя, а не ради себя. Но, клянусь, если ты продолжишь нести при мне эту чушь, я больше никогда сюда не приду. Ты моя мать. Но это не дает тебе права ни на что.

Она не соглашается. Не извиняется. Даже не кивает. Но также не спорит.

— До свидания, мама.

Со злостью хлопнув за собой сетчатой дверью, спокойным шагом иду к грузовику. Мои руки прижаты к бокам, пока мне не приходится разжать пальцы, чтобы открыть дверцу грузовика, а затем я уезжаю, ни разу не оглянувшись на дом.

Когда дело доходит до воспитания детей, я подвергаю сомнению многие свои действия, но только не в этом вопросе. Мама сделала мою юность невыносимой. Мне потребовались годы, чтобы обрести собственный голос, потому что родители постоянно заставляли меня молчать. Я уже взрослый мужчина, но мне до сих пор время от времени снится кошмар, в котором фигурируют Священное Писание и ремень.

С Бринн я не совершу тех же ошибок.

Я дал обещание ее матери, самому себе, и сдержу их.

Заскочив в продуктовый за водой на всю команду, отвожу ее обратно на строительную площадку Ривер-Вью. Еще раз делаю обход, разговариваю с субподрядчиками, кое-кому звоню. Убедившись, что все под контролем, возвращаюсь в офис.

Бринн спрашивает, может ли остаться еще на одну ночь у Шэрон, чтобы завтра пойти в церковь, и я соглашаюсь. Я проезжаю мимо одной из местных строек и прохожусь по ней, проверяя прогресс. Делаю еще несколько телефонных звонков. Занимаю себя работой весь день, а потом один еду домой.

Обычно в свободный субботний вечер я заскакиваю в «СэндБар», чтобы выпить пива и послушать музыку, но сейчас я не в настроении для толпы. А еще мне не хочется встречаться с Молли по причинам, которые я отказываюсь признавать. В любом случае я был бы дерьмовой компанией. Можно было бы попробовать порыбачить, но мне это тоже неинтересно.

Я не хочу ничего, кроме как погрузиться в размышления, что я и делаю.

Несмотря на головную боль с утра, я готовлю себе «олд фешен» и выхожу с ним на заднюю террасу. Разжигаю небольшой огонь в кострище и сажусь на шезлонг. Отпиваю из бокала, затем откидываю голову назад и закрываю глаза.

Сосредотачиваюсь на шуме воды.

Ветра.

На еле слышимом смехе и музыке, доносящемся по ночному воздуху из центра города всего в нескольких кварталах отсюда.

Так долго, как могу, сосредотачиваюсь на чем угодно, кроме того, что действительно терзает мое сердце и разум, но когда выпивка заканчивается, как и моя защита, все, что я вижу — это Саванна Шоу.

Она — все, что я когда-либо видел.

И