Шрифт:
Закладка:
Адрия выбирает свободу, пусть у этой свободы крепкое амбре алкоголя и душок гнили, замешанный с сигаретным дымом. Зато в этой свободе люди, которые никогда не слышали имени Адрии Роудс и никогда не знали, за какие грехи ее однажды решили распять, выставив на посмешище. Эти люди снуют по бару, подтаскивая к себе больше бокалов, рюмок и сигарет. Снуют от одного столика к другому, знакомятся, гогочут, шумят, а потом еще больше оживают при появлении Джима и его товарищей.
Эти люди хлопают Джима по плечу и приглашают Адри за липкий столик. Они готовят для выступления небольшую сцену, суетятся, но наслаждаются этой суетой, будто за пределами этого бара нет никакой другой суеты. Джим сует ей в руку бутылку пива и пачку сигарет, объявляя, что концерт начнется через десять минут.
Адрия глядит на часы и знает, что к этому времени никто и не заметил ее пропажу.
Она делает глоток пива и слегка улыбается разглядывающему ее бармену.
Когда начинается концерт и бар наполняется посетителями под завязку, она уже полностью забывает Рочестер и вместе с двумя десятками людей скачет у сцены, теряясь в неоновой дымке, замешанной со стойким табачным духом. Инструменты гремят, дребезжат и воют, и все это мало тянет на концерт века, но Адрия приехала сюда не за этим. Адрия приехала сюда, потому что это ее выбор. И блаженная радость от собственной дерзости быстро размывает берега, стирает границы, и Адрия, убаюканная алкогольными градусами, забывает про все печали и обиды.
Просто музыка грохочет в ушах и добирается до самого сердца. Просто ее тело так красиво извивается в дыму, не скованное правилами. И Адри ощущает себя счастливой. Потерянной в этой суете, но счастливой.
Глава 28
Мартин
Когда Мартин покидает Чарли с Томасом на веранде Моррисонов, время уже за полночь. Рочестер давно спит, пересекая ту черту, когда проблемы старого дня уже становятся прошлым, а проблемы нового дня пока еще не считаются будущим. Состояние оцепенения, безопасный буфер, когда ты волен не думать и можешь погрузиться в сон, блаженное спокойствие, в котором нет тревог. Только если тип вроде Мартина Лайла не давит педаль газа в пол, стремительно набирая скорость среди спящих улочек, беспокоя ночную тишину. А осознав, что делает, он заставляет двигатель рычать громче, чтобы разорвать размеренный уклад жизни, в который погружен этот маленький забитый городок.
Сонные люди ворчат в своих постелях, проклиная лихача, а Мартину лишь хочется, чтобы кто-то из этих людей озвучил свою претензию вслух. Ему хочется, чтобы в зеркале заднего вида замаячили огни полицейских мигалок, чтобы они настигли его и чтобы полицейский в форме впечатал его лицом в капот, зачитывая права. Чтобы хоть кто-то сказал что-то против – ты ужасный человек, Мартин, и то, что ты делаешь, неправильно.
Но этот город молчит. Молчит из-за фамилии, молчит из страха, из элементарного нежелания марать руки. Этот город лицемерит ему, пока его жители улыбаются Мартину и говорят, что его отец – уважаемый человек. Но Мартин знает, что этот город ненавидит его отца, человека, который выкачал из этого города деньги, – забрал свое, вырубил гектары леса, распродал по всей стране, а когда не смог выжать больше, просто бросил этот город умирать. И тогда больше пятисот человек остались без работы, пятьсот семей, которые Мартин иногда встречает на улицах. Они знают, чей он сын, и ненавидят его не только за фамилию, но и за то, что он поступает так же, как отец, – выжимает все жизненные соки и избавляется. Разве не это он сделал с Адрией Роудс?
Мысли о ней настигают Мартина еще с первой бутылки пива, с комментариев Чарли, которые никогда не остаются лишь комментариями. Еще долгое время после он ощущает душок этих слов в воздухе, но ведь дело не в словах. В поступках, в первоисточнике, в том, что он улыбается Чарли, подбирая наиболее остроумный ответ, и каждый этот ответ напоминает самооборону. И чтобы обороняться от своих же друзей, Мартину приходится нападать на других.
Он паркуется у дома и долго не гасит фары, чтобы все видели, чьей семье принадлежит эта машина, чтобы все понимали, где искать его. За фасадом аккуратного дома, который уже давно прогнил изнутри, как гниет его сердце.
Но Мартин понимает, что его никто не ищет. Никто не собирается штрафовать и задерживать его за три бутылки пива и за то, как ужасно он поступает. Никто даже не скажет, что это плохо. И Мартин, наконец, гасит свет, напоследок погромче хлопая дверью, чтобы потревожить соседние дома, заставить их проснуться, оглянуться – посмотрите, что вы сделали своим молчанием.
В доме Мартин первым делом лезет в холодильник, чтобы заткнуть дыру внутри себя чем-нибудь вроде паршивого сэндвича или материнской стряпни. Толстым слоем намазывая арахисовое масло поверх белого хлеба, Мартин думает о том, что тренер бы не оценил такую диету – ни пиво, ни сигареты, ни жирное масло, и эта мысль отзывается в нем удовольствием.
Никто не сказал ему, что он поступил плохо.
Никто даже не упрекнул его за то видео, за то, что он так грубо нарушил интимную неприкосновенность и выставил напоказ чужую слабость. Будто это нормально, будто всегда заранее известно, кому суждено стать жертвой, и люди вокруг примут этот выбор без лишних разбирательств. Все ведь понятно?
Мартин склоняется над столешницей, давясь сэндвичем.
Когда в гостиной загорается свет, он морщится, но не перестает жевать.
Мать в своем длинном халате стоит у лестницы, внимательно оглядывая его, и Мартин встречает ее тяжелым фирменным взглядом, в котором читается вызов. Вызов и отчаяние загнанного в угол зверя.
Она запахивает халат крепче и неуверенно приближается к сыну, но проходит мимо, чтобы набрать воды. Мартин знает, что она делает, – убеждает себя, что ей показалось. Показалось, что от Мартина несет пивом и сигаретами, что он ведет себя странно, когда в полной темноте в час ночи с видимым отвращением пихает в