что даже боги с завистью взирают на нее… Обладание послезнанием – великое сокровище, и дороже него нет ничего на свете. Воистину, этот дар дает безграничную власть, позволяя мять этот мир точно сырую глину, вылепливая статуэтку на свой вкус. Разве мастера волнует, чем хочет стать кусок глины? Нет, он старательно придает ему те черты, которые находит гармоничными.

Впрочем, полной информацией о своем мире русские из будущего делятся только с господином Сталиным, к которому испытывают великое уважение, а всем прочим достаются только крошки. Вот и со мной пришельцы из мира отдаленного будущего, который вдруг стал к нам так близок, поделились лишь малой толикой своего послезнания и то, что я узнал, повергло меня в дрожь. Это было так, словно мне на один палец приоткрыли полог, за которым таится то, что могло случиться с нами в грядущем времени – и оттуда, из этой узкой щели, на меня пахнуло чем-то страшным, безнадежным. Я видел кошмарные взрывы атомных бомб, уничтоживших Хиросиму и Нагасаки. Я видел, как большие четырехмоторные американские самолеты вываливают десятки тысяч мелких зажигательных бомб на другие наши города, и домики из бамбуковых реек и рисовой бумаги вспыхивают будто политые бензином… Я видел нашу Японию в руинах, стоящую на коленях перед ухмыляющимся американским чудовищем. Мне было понятно, что в том будущем нам как гордой и независимой нации пришел конец. Потерпев поражение, мы превратились в сателлитов заокеанских торгашей и грабителей с большой дороги… Сломленные жестокостью, покоренные, ловящие каждое слово своих хозяев, танцующие перед ними на задних лапках, как дрессированные собачки.

Неизбывной горечью наполнял меня тот факт, что мы утратили в будущем свою гордость, и это имело лишь одну причину: американцы принудили меня сообщить народу, что я не богочеловек. Все то, что веками впитывалось с молоком матери, оказалось для людей просто мифом… Вот что нас разложило, и расчет на это американцев был верен. Да, при этом они позволили нам сохранить династию императоров. Но после этого переродился наш дух, и мы лишились божественного покровительства. Осознание этого причиняло мне огромную боль.

Но при этом мне становилось очевидно, что там, в той истории, другого выхода у нас не было. И сам я – тот, другой, которым я уже не стану – наверняка сожалел о том, что некому было предложить нам альтернативу. Наша маленькая страна была слишком уязвима для того, чтобы у нее не появились «покровители»… В том мире русские тоже были против нас. И это стало решающим фактором. Их могущество и силу мы всегда признавали. Это достойный, серьезный противник, перед которым у нас к тому же имеется долг крови… Японская империя много раз на них нападала, тревожила их пределы своим натиском, а они отбивались как умели. Сорок лет назад только слабость их тогдашнего императора и внутренние неустройства помешали им победить нашу армию в затяжной войне, на которую они такие мастера. И вот в один момент все векселя оказались одновременно предъявлены к оплате, и воинство, сумевшее наголову разгромить вермахт, одним порывом своей ярости смахнуло в небытие нашу Квантунскую армию. Но главными победителями тогда все же оказались американцы, которые умеют обращать в свою пользу даже чужие победы.

Однако здесь, в нашем мире, все будет теперь уже совсем не так. Врата между мирами, по воле Повелителя Богов раскрывшиеся посреди русской равнины, изменили течение истории в нашем мире, поставили плотину перед одними явлениями и дали простор другим. Главными победителями теперь получаются не американцы, а русские, в том числе и русские из того мира будущего. А эти люди совсем другие… Они не одержимы убийствами ради убийств, а своих вчерашних врагов стараются включить в состав своей державы и превратить в союзников в будущих войнах.

Вот и мне представилась возможность все переиграть… Не будет бомбежек городов и чудовищного опустошения: русские не хотят смертей мирного населения и разрушения наших заводов. Мы сохраним лицо и свое благополучие. Мы многое приобретем. Мне и страшно, и сладко представить, что станет с этим миром, если на одной стороне будут драться три самых воинственных народа: русские, германцы и японцы, а на другой – алчные торгаши-янки.

Впрочем, все не так однозначно. Простят ли мне капитуляцию? В той, другой, истории простили, потому что применение атомных бомб большинство восприняло как тэнъю (воля провидения, милость небес), сочтя, что именно это, явившись неодолимой силой, позволило нашей священной нации выйти из войны с честью и не потерять лицо. Но ничего подобного русские не хотят делать категорически. И я не понимаю, как быть в таком случае, если большая часть нашего общества, а главное, молодые и оттого очень горячие люди не воспримут одну только гибель Квантунской армии как достаточный предлог для капитуляции… Если Япония упрется, не захочет капитулировать и попытается организовать оборону на Островах, то русские и господин Сталин могут разозлиться, и тогда тут плохо станет всем. Тогда ни о какой альтернативе не будет даже и речи. Тогда под вопросом окажется само существование нашей нации… Пример тому – злосчастная Турция, которую просто вмяли в землю массой огня и металла.

И еще меня волнует, насколько именно будет ограничено вмешательство в наши внутренние дела. Наверняка от нас потребуют как минимум принятия самого прогрессивного рабочего законодательства, а также разрешение деятельности профсоюзов и левых партий.

О, как тяжел долг императора… Как нелегко нести на себе судьбу своего народа… Но, в любом случае, решение принято, ничего уже не изменить. Что-то мне подсказывает, что это последний важный вопрос, в обсуждении которого я принимал участие. Теперь я, пожалуй, удалюсь от дел, оставив за собой лишь церемониальные обязанности. А все хлопоты, заботы и волнения фактического правителя Японии я возложу на широкие плечи адмирала Ямамото. Уж у него-то министры не будут заниматься отсебятиной и творить все, что придет в голову. Собственно, я никогда не тяготел к должности императора, и лишь исполнял свой долг. Отныне я смогу заниматься своим любимым делом…

Я прошел в свою лабораторию. Увидев свои пробирки, я, как это бывало всякий раз, почувствовал душевный подъем. Биология была моей страстью. Я мог бы стать великим ученым – и в этом случае был бы гораздо более удовлетворен жизнью. Но на опыты мне вечно не хватало времени…

Занимаясь наукой, я забывал о том, что я император. Я вообще забывал обо всем. Записывая результаты своих исследований, я воображал, как делаю доклады на научных конференциях… Как коллеги-ученые внимают мне, а я, блестя стеклами