— Будет просто замечательно! — потёр руки директор Шурухт, — вызывать на второй день массовку дорого и накладно.

— Когда без пользы и накладно, тогда от всей души досадно, — пробурчал я. — Ладно, сейчас люди пообедают, переоденем Шевчукова в костюм гримёра Зайчика, у него как раз рост подходящий, напялим ему парик с тёмными кудрями и снимем на общих планах. Одним словом — бардак на съёмочной площадке!

— Шевчуков, не стони! — прикрикнул я на нашего техника-стажёра, спустя ещё два часа после обеда.

— Мы так не договаривались, — бухтел он, когда я его чуть ли не за шиворот тащил на сцену ленинградского БДТ, куда многие именитые актёры не могли прорваться даже по блату.

В этой локации мы намеревались сегодня отснять эпизод работы режиссёра Дантесова и артистов нашего выдуманного Среднего тетра. Однако переодетых дворянок оказалось на две единицы больше, чем переодетых дворян. Поэтому с одной свободной дворянкой, Нонной Новосядловой, танцевал дядя Лёша Смирнов, то есть его персонаж — шумовик Громыхалов, который клятвенно пообещал ноги моей драгоценной красавице не отдавить. А с другой барышней-дворянкой кроме Шевчукова танцевать было некому.

— Мы так не договаривались, — ещё раз пропищал он, — вы сказали постоять в парике спиной к кинокамере на собрании актёров, я постоял, чего вам ещё надо? Хотите, чтобы я написал заявление по собственному желанию? Я — согласен.

— А я не согласен, — прорычал я. — Может быть, я из тебя ещё и человека сделаю. Быстро возьми девушку за руку, шалопай! Уважаемые, товарищи дворяне! — обратился я ко всей честной публике. — Слушаем теперь только меня! Никакого вальса, никакого танго, никакого фокстрота. Джентльмены встали справа, леди — слева. Девушки протянули правую руку, молодые люди взяли её своей левой рукой. Все смотрим в зал. Далее следуют покачивания навстречу друг другу и в противоположную сторону. Раз, два, раз, два, поворот по часовой стрелке, перехватились и снова те же покачивания. И как только режиссёр Дантесов крикнет: «Ну, кто так танцует?», все замирают. Никто не улыбается. И у всех каменные лица.

— Вот так? — сурово сдвинул брови к переносице Филиппов младший.

— Очень хорошо! — хохотнул я. — Всем брать пример с нашего Николы Датского. Вот что значит настоящее каменное лицо! Василич, порепетирую с дворянами, а я пока с Георгием Михайловичем переговорю.

— Давай-давай, Феллини, — проворчал наш главный оператор.

Я же спустился в зрительный зал, где сидел Георгий Вицин, которому сейчас предстояло сделать небольшое сольное шоу, и присел рядом.

— Будешь ставить мне актёрскую задачу? — захихикал супер опытный и мега талантливый актёр.

— Нет, хочу рассказать один случай из детства, — сказал я, немного смутившись. — Когда мне было лет девять или десять я очень активно занимался футболом. И вот как-то раз наш тренер пришёл на занятие чуть-чуть пьяненьким. Посмотрел на то, как мы играем, тихо выругался, остановил тренировку и выкрикнул: «Ну, кто так пинает? Кто так пинает? Смотрите все и учитесь как надо». Потом он поставил мяч, отошёл, разбежался, поскользнулся, упал и сломал ногу. Мы все стоим в шоке, а он лежит и орёт: «Позовите врача! Врача!». Ха-ха. Что, не смешно?

— А что было дальше? — спросил Вицин, приподняв одну бровь.

— Далее я закончил футбольную карьеру и перешёл в бокс. Георгий Михайлович, изобразите сейчас моего детского тренера?

— Сделаю, если надо, — пожал он плечами. — Дубль будет один?

— Один как перст, — буркнул я.

Почти сорок минут мы, не включая кинокамеру, репетировали этот эпизод. «Ну, кто так танцует? Кто так танцует?» — возмущайся своим неповторимым кошачьим голосом режиссёр Дантесов в исполнении Вицина. Правда, по моей просьбе, Георгий Михайлович во время репетиции не падал на пол, обучая артистов премудростям танца, он просто присаживался на одно колено и кричал: «Позовите врача!». И видя это, директор Могильный, то есть Филиппов старший хвастался: «Вот что значит настоящая система Станиславского! Учитесь, пока мы живы!». «Врача», — жалобно продолжал просить Вицин, а Филиппов старший хохотал и, мотая головой, кричал: «Не верю!».

— Очень хорошо! Давайте снимать! — наконец, скомандовал я. — Любочка, давай хлопушку!

И как только ассистентка Люба вышла с хлопушкой перед камерой, на сцене появился Леонид Быков. Наш бравый главный режиссёр, обвёл взглядом всю опешившую массовку, кивнул головой мне и главному оператору Василичу и отдал команду, которая противоречила моей:

— Камера стоп! Перекур 15 минут.

— Лёня, ну нельзя же так нас заставлять нервничать, — тут же выбежал навстречу к Быкову дядя Йося Шурухт. — Мы уже думали больницы с моргами обзванивать. Хотели уже всю ленинградскую милицию на уши поднять. Был человек, и нет человека. Вышел из больницы и пропал.

— Да-да, извини, — пробурчал Леонид Фёдорович. — Мне просто нужно было побыть одному и о многом поразмыслить в тишине. Феллини, пошли, пообщаемся. — Кивнул Быков в направлении фойе.

«Слава Богу, что живой, — подумал я, следуя за настоящим главным режиссёром этого фильма. — Только настроение какое-то странное, вроде и трезвый, а вот глаза немного ошалелые».

— Как сегодня съёмочный процесс? — спросил первым делом Леонид Фёдорович, когда мы в коридоре театра остались одни.

— Пока идём по плану, — пожал я плечами. — Сейчас закончим эпизод на сцене театра и навалимся на главного героя Зайчика. Вы сами-то как, к съёмке готовы?

— Готов-готов, ­– пробубнил Быков. — Только я вот что решил, дальше буду снимать без тебя. Ты, Феллини, пойми, мне самому важно снять эту кинокартину. Ради будущего, чтобы себе доказать, что я способен быть режиссёром. Чтобы выйти за рамки, сломать так называемый забор. Понимаешь?

— Ясно, — кивнул я. — Когда забор ломают, то щепки летят. Держите мой сценарий, там всё расписано. Новые диалоги и новые сюжетные ходы.

Я протянул Леониду Быкову стопку исчёрканных бумаг в бумажной папке, которую носил постоянно с собой, чтобы записывать интересные мысли и идеи, где бы они меня не застали. А потом,