должен я вмешиваться в это дело. Что касается работы для Нонны, то её скоро будет выше крыши. Мой многосерийный детектив — это раз, появится в продаже пластинка с песнями, начнутся музыкальные гастроли — это два. Единственный кто пострадает из-за недостатка плёнки — это сам Леонид Быков. Его режиссёрская карьера, даже не начавшись, полетит под откос. А начнёт скандалить и что-то доказывать, то завоюет репутацию проблемного режиссёра.

— Почему ты молчишь? — актриса тихо подошла и, прижавшись ко мне, тоже посмотрела на дождь за окном.

— Если я завтра появлюсь на съёмках и чего-нибудь с три короба навру, то толку не будет. Леонид Фёдорович должен сам понять, осознать и прочувствовать свою ошибку. А по поводу дальнейшей работы ты даже не переживай, лучше подумай, как осенью будешь совмещать учёбу со съёмками и концертами? Ты ещё пожалеешь, что связалась со мной. Ха-ха.

— А может быть, я уже жалею? — тихо пробормотала Нонна, прежде чем я её поцеловал.

* * *

Ночью мне не спалось. Но не по той причине, о которой многие бы подумали, если бы увидели прелестную гостью, которая мирно спала в моей кровати. Мне не давали уснуть мысли о светлом будущем, дверь в которое не так уж и просто открывалась, как я это обрисовал Нонночке. Изготовление «золотого ключика» от заветного замка требовало трудолюбия, интересных творческих решений и, конечно же, удачи. Куда без неё?

Поэтому в три часа ночи я корпел над синопсисом и аннотацией для «Следствия ведут знатоки». Настольная лампа была завешена небольшим пледом, чтобы свет не мешал отдыхать моей гостье, а сам я строчил краткое содержание первого фильма, в котором Знаменский, Томин и Кибрит будут расследовать похищение картины из Государственного Русского музея. Эрмитаж я пока решил не грабить.

К тому же мои преступники легко и красиво уходили через Михайловский сад, который вплотную прилегал к Русскому музею. Я даже представил, как поздно вечером один из преступников несёт по аллее сада картину, свёрнутую в рулон, словно лист ватмана, а его останавливает милиционер и просит закурить. Причём снять это нужно было с такого ракурса, чтобы зритель не видел лица преступника, и чтоб интрига сохранялась до самого финала детектива.

И вдруг на моё плечо легла чья-то ладонь. От неожиданности я чуть-чуть не подскочил со стула.

— Ты чего? — вздрогнула Нонна, одетая в мой необъятных размеров халат.

— Как чего? — улыбнулся я. — Да я чуть не родил. У меня преступник крадётся по аллеям вечернего сада, нервы, словно натянутые канаты, а тут подкрадываешься ты.

— Так, так, так, — произнесла актриса и, усевшись на мои колени, принялась читать мои закорючки, которые я старался делать поразборчивей. — Зина Колибри — это я что ли? Да?

— Не Колибри, а Кибрит, — проворчал я, так как никогда не любил, чтобы отрывали от творчества. — Ты почему не спишь? Тебе же завтра в кадр.

— Ничего, ничего, я ещё высплюсь. Значит Зина, хи-хи, продавщица из магазина, хи-хи. Ну, какая из меня милиционерша Зинаида? Это же просто смешно.

— Ничего подобного, — я снова недовольно пробурчал. — Во-первых, у тебя дворянские корни. Во-вторых, ты закончила с отличием институт имени Сурикова, и поэтому гениально рисуешь лица преступников по словесному описанию. В-третьих, играешь на гитаре. Я своими «Знатоками» создам новый тип милиционера — умного, интеллигентного, проницательного и красивого человека. Жаль, что это всего лишь фантастика. Но ради сказки люди и смотрят кино.

— Хорошо, допустим, — хитро улыбнулась Нонна. ­­– А что я буду петь? Постой, паровоз, не стучите, колёса, кондуктор, нажми на тормоза. Хи-хи-хи.

— Кстати, о песне, — сказал я, подняв указательный палец вверх. — Товарищ Зинаида Кибрит, будьте так любезны, подайте инструмент, а то я до него не дотягиваюсь.

— Ты что? Все уже давно дрыхнут. А вдруг соседи вызовут милицию? — заулыбалась актриса, однако, протянув руку, сняла мою пошарпанную гитару со стены. — Как ты потом докажешь, что писал сценарий специально для милиционеров?

— Ничего, ночью шептать законом не запрещается. Поэтому буду петь шёпотом.

Нонна, разбираемая любопытством, тут же пересела на кровать, и вперилась в меня своими лучистыми огромными глазами. Я чуть-чуть поднастроил струны, которые за день успевали потерять нужное звучание. И перебором заиграл песню «Позови меня с собой» композитора и поэтессы Татьяны Снежиной, которую лихо исполняли сыщики из «Улицы разбитых фонарей».

Позови меня с собой, я приду сквозь злые ночи.

Я отправлюсь за тобой, что бы путь мне не пророчил.

Я приду туда, где ты нарисуешь в небе солнце,

Где разбитые мечты обретают снова силу высоты…

— Шикарная песня, — восторженно прошептала моя прелестная актриса. — Всё, я — Зина Кибрит, уговорил. Хи-хи.

* * *

Утром, проводив свою красавицу Нонну на служебный автобус, который от главного корпуса «Ленфильма» увозил почти всю съёмочную бригаду кинокомедии «Зайчик» в БДТ, я направился прямиком к директору киностудии. На проходной, сунув охраннику корочки курьера газеты «Ленинградская правда» и пробурчав, что у меня срочное письмо из Кремля для Ильи Николаевича, я потопал на второй этаж, где располагалась и дирекция, и главная редакция.

Я уже мысленно рисовал своё будущее исключительно в розовых тонах. Я представлял, как минимум через неделю начну снимать своё кино, которое меня прославит. Однако в кабинете товарища Киселёва меня даже не с первого раза узнали.

— Чего тебе, Петров? — пренебрежительно бросил Илья Николаевич.

— Васечкина потерял, — хмыкнул я.

— Какого Васечкина? — пролепетал директор.

— Который Петрова с детских лет знает, — тут же ответил я.

— А, это ты, шутник Антониони, извини, не узнал, закрутился, — захохотал Киселёв. — Чё пришёл-то? Заявление в отделе кадров не принимают? Скажи, я распорядился. У тебя всё? А то мне некогда. Скоро худсовет по картине «Поезд милосердия», а там целый вагон правок. Наснимали, понимаешь, для Дуньки Распердяевой, а мне разгребай.

— Мелочи жизни, если один