Поводили хоровод, почествовали Марену, выстроились по парам и пошли за ней. Замыкал строй старейшина. Раз – и картинка сменилась, вижу, дошли люди до реки, стали ее переходить. Песни пели, радовались. Река тихая, спокойная, мост резной, изящный. Загляденье, одним словом. На другой стороне терема высокие да сады диковинные, и люд стоит нарядный, встречает.

– Я читала, что река Смородина и Калинов мост не так прекрасно выглядели, – прошептала я.

– А ты смотри внимательно, – тихо сказал Исмаил.

Как только Мара перевела всех, стукнулся оземь старейшина и превратился в ворона. Перелетел реку, которая после последнего человека стала огненной, словно лава кипящая, а мост раскалился докрасна и покрылся языками пламени.

– Ого, как же Мара перейдет назад? Обманул ее ворон, – огорчилась я.

Однако недолго я переживала. Обратилась Мара в прекрасного лебедя и перелетела назад через страшные воды реки Смородины. Вот только пока летела, почернели ее перья, закоптились. Обернулась она снова девицей-красавицей. Исчезла картинка потустороннего мира. Тут и пылевая буря стихла, а из туч хлынул ливень. Кинулась женщина к машине, да и я нырнула туда. Залетел за ней и ворон.

Ехали молча, каждый переваривал увиденное. Несмотря на грозу и ливень, добрались до дома быстро.

– Благодарю тебя, – сказала Мара. – Если бы не ты, то и не узнала бы я о себе ничего такого. Ты не видела, как они радовались, когда я их на ту сторону перевела. Их ведь родные встречали.

– Хорошо, что все получилось так, как надо. Ты справилась, Мара! – ответила я. – И помощь моя не понадобилась.

– Нет уж, ты мне все же помогла, – усмехнулась она.

– Ну да, иногда движение вперед – это хороший пинок под зад, – подмигнула я.

Мы распрощались, и я пошла к себе домой, а она рванула к себе.

Давай с тобой поговорим

Всю ночь гроза бушевала да ливень шел, зато спалось хорошо и душа радовалась, что все прошло без сучка да без запинки. Проснулась рано, опять Сашу на работу выдернули, вот почему людям не спится, все плохие дела по ночам делают. Проводила его, а сама взяла баночку с молоком, несколько отварных яиц, пару бутербродов с салом и кружку с чаем и пошла на лавку за забором беседы с Исмаилом вести.

Из-за дерева вышел уже привычный мужик в телогрейке, обрадовался молоку. Сел рядом на скамейку, принялся яйца чистить.

– Хорошо-то как, дождь прошел, пыль прибил. А то эта пылюка, честное слово, задрала, пока по степям пробежишься, наглотаешься, и вся шуба ей забита, – сказал он и втянул носом запах свежего утра.

Откусил кусочек от бутерброда.

– М-м-м-м, как вкусно, сто лет вот так сало с хлебом не ел. С Матрениным бесом в праздники на кладбищах у алконавтов сало воровали, но все не то было. Это же мне как человеку нормальному на тарелке принесли, – он отхлебнул молока. – Поговорить хочется о вчерашнем? – спросил он.

– Есть такое, – усмехнулась я. – Но ты ешь, ешь, потом болтать будем.

– А ты спрашивай, а я буду в перерывах между откусыванием отвечать, – улыбнулся он.

– Вот смотри, я читала про реку Смородину, что она огненная, вонючая и жуткая, а когда Мара людей отводила, то от вида реки благость по душе разливалась, – прговорила я.

– Кто рассказывал про речку-вонючку? – спросил он.

– Богатыри там всякие, герои.

– Живые? – он откусил половину яйца. – Соли не хватает.

– И помидорки, – ответила я. – Сейчас принесу.

– Потом. Людям живым не место в нави, вот и река для них такая страшная, и мост огненный раскаленный, и охрана там стоит такая, что не пройдешь. А вот покойничкам она в другом виде представляется, чтобы им спокойно было, радостно, чтобы они не боялись и не страшились. Поэтому и приходит к ним Мара, девка молодая да красивая. По голове погладит, и все печали застынут, и страхи замерзнут, и боль исчезнет. Такой любой доверится – и молодой и старый, и баба и мужик. Младенчика на руки возьмет, он у нее и притихнет, старого за собой поведет, любоваться на нее будет.

– А как же старуха с косой? – поинтересовалась я.

– Старухой она приходит к тем, кто жизнью не дорожит, не ценит все, что на земле имеет. Напугает и исчезнет, а человек помнит, исправляется, пересматривает жизнь свою.

– Интересно как. А вот когда они через реку перешли и она огненной стала, это для того, чтобы никто назад не смог вернуться? – спросила я.

– Угадала, – он доел последнее яйцо.

– А как же жнецы?

– По мне так они все из одного места, – махнул он рукой.

– Тоже через реку переходят?

– Переплывают. Да слышала ты все эти легенды, – улыбнулся он.

– И что, это все правда? Я думала, сказки, мифы и легенды.

– Тогда и я сказка, и Проша, и Мара, и коса твоя, и Матрена, и Коловерша, и больничный ангел. Еще перечислять? – он рассмеялся. – И ты сама сказка.

– Нет, конечно, но все это как-то нереально.

– А что такое реальность? Это плоскость, под углом которой ты смотришь. А если убрать плоскость, убрать границы? Вы сами, люди, себя ограничиваете, боитесь смотреть в разные стороны, а мир многогранен, он многоголосый, разноцветный, наполненный разными энергиями и вибрациями. Вот даже ты видишь его часть и постоянно сомневаешься в себе и в этом мире. А этот твой Николай, он вообще не гнется, перед ним черти строем маршируют, покойники туда-сюда шастают, а он уперся и библией прикрывается.

– А при чем тут он? – удивилась я.

– Да ни при чем, просто вспомнил, как мы Томаса к нему в подпол совали. Вокруг дома кто только не суетился, а он книжками прикрывался. А если бы глаза открыл, то много чего интересного увидел.

– И сошел бы с ума, – рассмеялась я. – Ему все надо дозированно. Кстати, а ты Томаса не видел?

– Видел. Он тут с охотником одним ошивался. Я тогда схоронился, мало ли какие мысли могли появиться у этого беса. Он же свою прежнюю хозяйку порвал, тот еще предатель. Кто его знает, на какую сторону он перешел, – покачал головой Исмаил и вытер бороду. – Я ведь тоже теперь не просто защитник.

– А вдруг он его в больницу повел или к Матрене, – напугалась я.

– В больницу навряд ли, да и Матрена для них мелковата, даже вместе со своими помощниками. Здесь у нас ничего такого особенного