Шрифт:
Закладка:
Я ответила, что нет.
— Хорошо. — Она бросила на стол свою визитку. — Будьте добры, не уезжайте из города.
— Но вы… вы… вы же не думаете, что я имею к этому какое-то отношение? — Я попыталась выглядеть как можно более испуганной. Точно олениха, выхваченная на шоссе ярким светом фар.
— Нет-нет, что вы. Ничего подобного, мисс Дэниелс. Просто если вам что-нибудь придет в голову, если вы что-нибудь вспомните, пожалуйста, позвоните. Лу! — позвала она, и ее напарник вскочил. — Нам пора идти. — Схватившись за дверную ручку, она остановилась. — Кстати, мне очень нравится ваше «Руководство по созданию кулинарных шедевров».
— Это я, — проговорила я в домофон.
Большая красная металлическая дверь загудела. Я ждала в коридоре, таком узком, что в нем не поместилось бы больше одного человека, и слушала вой лифта. Наконец он приехал, двери его с содроганием распахнулись, я вошла внутрь и нажала на цифру семь. Двери с тем же содроганием захлопнулись. Первый. Второй. Третий. Скрип. Скрип. Двери снова, содрогнувшись, распахнулись. Я покинула крошечный лифт и вошла в студию Эммы Эбсинт.
Она работала над «Хрониками блудниц», серией портретов знаменитых женщин, которым платили за секс: Аспазии, Нелл Гвин, мадам Дюбарри, Маты Хари, Коры Перл, Вероники Франко, Кэрол Ли. Эти женщины продавали доступ к своим телам и за счет этого достигли власти, славы или бесчестия. Мне дико нравился этот проект. Эти женщины знали, как обращаться с ножом.
Эмма была вся в работе. Она изображала себя в образе Бедовой Джейн. Холст располагался примерно на фут выше Эммы, и сейчас она находилась примерно на уровне пупка Джейн, выписывая бахрому, которая стекала, будто сало, с локтя куртки из оленьей кожи.
— Прости, Долл, я должна закончить. — Эмма ткнула подбородком на сумки, которые я держала: — Это что, еда?
— Еда, — ответила я. — Стейк.
— О, слава богам. Я такая голодная. Ты как будто читаешь мои мысли. Опять.
Эмма давным-давно оставила веганство в сумке из-под противогаза вместе со своими антикапиталистическими закидонами.
— Стейк, — сказала я, — молодой шпинат, вяленая грудинка, яйца для соуса беарнез. Всякие овощи и лимон. И вино кастелла ди рамполла саммарко девяносто шестого года. Даю тебе сорок пять минут, и будем ужинать.
— Люблю тебя, прекрасная женщина! — воскликнула Эмма, когда я пошла на кухню и начала убирать там чашки из-под эспрессо, бокалы для шампанского и банки для коктейлей.
Я декантировала вино и принялась жарить корнеплоды с жемчужным луком, тимьяном и лимоном, подрумянивать грудинку и припускать шпинат, топить сливочное масло и медленно лить его, одновременно взбивая яичные желтки, и, наконец, жарить стейк в утином жире. Накрыв на стол, я зажгла свечи и позвала Эмму, стейк уже лежал, накрытый фольгой. Она села, я поставила перед ней тарелку.
— Салют, — сказала я.
Мы чокнулись бокалами.
— Никаких углеводов! Спасибо, — сказала Эмма и отправила в рот здоровенный кусок мяса. — Как у тебя дела?
Я закатила глаза. Жуткая Вассерман, играя мышцами под своим ацетатным свитером, парила в воздухе, ее змеящиеся дреды призрачно светились в моем воображении. Слышался лязг железных цепей.
— Может, я просто захотела увидеть тебя, Эмма. Убедиться, что на этой неделе ты поела хотя бы раз пищу, приготовленную заботливой рукой. Что-нибудь действительно полезное, а не то, что ты заказала через приложение в своем айфоне.
Эмма положила вилку на тарелку:
— Тогда давай я расскажу тебе, как дико разругалась с Себастьяном Арпанте.
Она отрезала неприлично большой кусок стейка и отправила его в рот. Ее манера есть была слишком далека от итальянской.
Я непонимающе посмотрела на нее.
Эмма прищурилась.
— Итак. Себастьян Арпанте на самом деле сказал автору «Артфорума», что я «мегера, покусившаяся на вампирский талант Берты Моризо», и теперь, когда об этом прочитал весь мира искусства, он вдруг заныл и начал оправдываться, что разговор был неофициальным.
Я позволила Эмме трепаться об этом скандале с одним из ее многочисленных недоброжелателей. Наливала вино, наливала еще и слушала. Эмма занимала уникальное положение художницы, которую любили легионы искусствоведов — студентов, профессоров, склочных арт-критиков и богатеньких коллекционеров. И чем больше она рисовала для этих лицемеров, тем с большей наценкой они продавали ее работы, а она, не останавливаясь, продолжала таранить собственный путь к феминистскому анархистскому сознанию. Она пользовалась огромным авторитетом среди любителей искусства, осуждая любого художника, который начинал зарабатывать шестизначные суммы в год, сама же Эмма с последние десять лет стабильно зарабатывала семизначные. И именно эта популярность сделала ее мишенью среди академической элиты, и в первую очередь потому, что у нее не было художественного образования. Она не училась ни в одной художественной школе, поступила в колледж, но не окончила его. Она была ужасно талантлива и возмутительно трудолюбива, и вся эта элита от искусства никак не могла — да и не хотела — прощать ее противостояния их традиционным моделям.
Эмму часто линчевали, иногда публично, чаще в частном порядке. Будучи человеком, который нелегко прощает обиды и никогда не выходит за пределы своего собственного мира, Эмма имеет прискорбную склонность погружаться в эти драматические скандалы. Слушая, как она разматывает этот клубок, я откупорила еще бутылку вина. Потом еще одну. Мы пили и говорили так, как говорят только старые друзья. Пару часов спустя мы свернулись, как креветки, на ее огромной неубранной кровати с модными банками для коктейлей, колотым льдом, малиной, лимончелло и шампанским.
— Это не светский визит, Долл. Я вижу по твоему лицу. — Эмма поставила банку на табурет, который служил ей прикроватным столиком. — Скажи, что случилось, или я начну рассказывать тебе о моем новом парне. У него член — и это не метафора — точь-в-точь как большой азиатский баклажан.
— Меня навестили детективы из полицейского управления Саффолка.
Эмма рефлекторно поежилась.
— Этот парень, с которым я познакомилась в баре отеля. С которым я трахалась несколько недель назад. В общем. Кажется, он погиб. При пожаре.
— О боже, Долл. Как ты? — Эмма села, немного пошатываясь и неуверенно опираясь на локти.
— Хороший вопрос. Не знаю.
Я проглотила ложку бурды из лимончелло и малины. Мир клубился вокруг меня, как лавовая лампа. Я была пьяна.
— Конечно, ты в шоке. Конечно, ты себя ужасно чувствуешь. Ты, ну, слушай, хочешь, я тебя обниму?
— Господи, Эмма, нет.
Я замерла. Мой язык прилип к нёбу. Эмма смотрела на меня большими карими глазами, потом вдруг ткнула пальцем.
— Давай, Долл, продолжай.
— Эмма, я не могу. Это ерунда. Он мертв. Это правда ерунда. Честно.
Я убила его, хотелось мне
