Пароходик подходит к пристани на главном острове. Если вы сойдете на берег и, миновав деревню Килронан, пойдете по горной дороге, то справа откроется неплохой вид — золотистые песчаные пляжи, например, где тихо плещется море, конечно, если оно в духе. А то можно свернуть в противоположную сторону от длинного желтого пляжа, отвернуться от виднеющегося в туманной дали Коннемарского побережья и от скользящей по водной глади шлюпки, в которой гребут двое рыбаков, останавливаясь время от времени, чтобы вытащить из моря верши для ловли омаров, спрятанные между скалами, и тогда вам придется карабкаться вверх по пологому склону горы, каменистому и обнаженному, только кое-где поросшему травой; овцы здесь будут смотреть на вас без тени робости, а бараны так просто нагло; тут же будут бродить тощие коровенки; и станете вы взбираться все выше и выше, пока совсем не запыхаетесь, если со здоровьем у вас неважно, и остановитесь, и посмотрите вокруг, и тут-то вы и увидите каменный форт Дэн-Энгус у себя над головой. Он стоит почти не изменившийся с тех пор, как его построили тысячу лет тому назад сказочные воины, появившиеся здесь из-за моря и удерживавшие его против натисков всех пришельцев. Вы начинаете петлять среди крепостных укреплений — острых, положенных вкось камней, которые торчат тут вам на погибель или, во всяком случае, для того, чтобы задержать вас, и выбираетесь наконец из лабиринта внешнего крепостного вала. И тут вам приходится снова карабкаться на следующий вал — высокий и очень широкий, и затем вы одолеваете второе кольцо укреплений, и вдруг среди всего этого нагромождения камня натыкаетесь на прелестную зеленую лужайку. Камень окружает ее со всех сторон, и только рядом со скалой есть местечко, где, перегнувшись, можно увидеть далеко-далеко на сотни футов внизу море, набегающее на скалы и разбивающееся о них белой пеной. А чайки сверху кажутся совсем маленькими. И если поднять глаза, то можно, если кому-нибудь это вообще может быть интересно, увидеть Америку. Вон она, как раз там, в нескольких тысячах миль отсюда.

Питер отступил от обрыва и растянулся на траве. Над головой стояли белые облака, и казалось, будто небо только что оштукатурили. Не было слышно ни звука. Испуганные его появлением кролики прыснули во все стороны, так что он успел заметить только мелькнувшие куцые хвосты. Заметил он и свежий помет жаворонка, обиженно взмывшего ввысь и теперь заливавшегося в небе песней.

Питер был бледен, очень бледен, и от этого веснушки на лице выступили еще резче. Пока он поднимался сюда, погруженный в свои запутанные мысли, он раза два замечал, как встречные исподтишка крестились при виде его рыжих волос и бледного лица. «Может, — подумал он, — это дурная примета встретить под вечер рыжего».

— О Господи, до чего я устал, — сказал он вслух и в изнеможении раскинул на траве руки. Трава оказалась приятно прохладной.

Костюм на нем был сильно помят. Он очень смутно представлял себе, как провел последние сутки. Где он был? Пожалуй, можно было бы и вспомнить, если бы как следует сосредоточиться, но, сжимая лоб худыми пальцами, он почувствовал, что ему не хочется думать.

Впервые он испугался, именно когда заметил, что ему трудно думать. Это ему-то трудно думать! Ему! Когда вся беда его была в том, что у него слишком много мыслей, так что он не успевал в них как следует разобраться.

«Вероятно, удар по голове оказался сильнее, чем я думал», — решил тогда он, но задумываться над этим не стал.

Не задумывался до тех пор, пока не начал замечать, что с ним творится что-то неладное, а что именно, он не знал.

Что же такое творилось с ним, от чего в глазах матери появлялось выражение ужаса и безграничной жалости? Он знал только, что иногда у него начинался какой-то упорный звон в ушах, от которого невозможно отделаться, как будто в глубоком ущелье зловеще ревела какая-то труба, и этот звук все нарастал, и он прислушивался к нему, а когда звон наконец прекращался, он ловил в глазах матери все то же выражение страха и жалости, или видел отца, красного и растерянного, или лицо Джо, строгое, с непроницаемым взглядом, или Мико, большого славного Мико, смотревшего на него глазами преданного пса, который спешит лизнуть руку попавшему в беду хозяину.

«Значит, что-то со мной происходит, — решил он. — Но что? У меня бывает звон в ушах, и, когда он проходит, все как-то странно смотрят на меня. Даже прохожие на улице, люди, которых я вовсе не знаю. А бывает и так, что мои близкие стараются не смотреть мне в глаза. Отсюда следует, что, когда у меня начинается звон в ушах, я делаю или говорю странные вещи, иначе никто не стал бы обращать на меня внимание или бы в крайнем случае мне просто предлагали бы аспирин от головной боли. До сих пор все ясно». И тогда он сосредоточил все свои силы на том, чтобы выяснить, что же это такое. В конце концов даже в разгаре приступов он начал чувствовать, пока что только подсознательно, что его настоящее «я» как бы стоит у него за спиной, наблюдая и собирая улики, чтобы разобраться в них потом, когда пройдет приступ. И вот однажды, почувствовав, что звон прекратился, он увидел рядом с собой Джо, у которой в глазах стояли слезы, и окружавшую их толпу незнакомых людей, обутых в башмаки, измазанные навозом, с короткими бичами и палками в руках, у себя же в руке он заметил замусоленную свистульку. Кругом стоял запах навоза и слышалось мычанье коров. И он повернул за Джо и пошел с ней к реке, прикидываясь, что звон в ушах еще не прошел, а потом поднял голову и сказал: «Что мы здесь делаем, Джо?» — так чтобы она не догадалась, что он наконец все понял.

После этого случая он стал избегать Джо и решил еще внимательнее наблюдать за собой, и наблюдения эти дали такие неожиданные результаты, что теперь он старался держаться поближе к дому, и, почувствовав приближение приступа, уходил к себе в комнату, закрывал дверь, и поворачивал ключ, и сидел так, запершись: пусть,