Шрифт:
Закладка:
На плече у Юджинии огромная сумка. Она переоделась из формы в повседневную одежду – джинсы и простой серый топ с круглым вырезом. Когда она видит меня, на ее лице вновь появляется широкая улыбка. Юджиния садится за стол и просит прощения за то, что пришлось задержаться. Я говорю, что ничего страшного, и внимательно ее изучаю. У нее естественные, непослушные брови. На переносице следы от очков. Плечи усыпаны бледными веснушками.
– Вы все так же живете в Монтгомери? – спрашивает она, вешая сумку на спинку стула.
– Нет, я давно переехала в Мемфис.
Она кивает.
– По-прежнему работаете медсестрой?
– Я врач.
– Правда? Какой?
– Акушер-гинеколог.
– Логичный выбор.
– Да ну? Почему? – Она колеблется, и мне жаль, что мои слова прозвучали враждебно. Я неловко пытаюсь сменить тему: – Вы не голодны?
– Нет, слишком нервничаю, – качает головой она.
– Я тоже.
Мне нечем занять руки. Кофе закончился. Я поднимаю пустую чашку и делаю вид, что пью.
– Как сейчас дела у той семьи? У Уильямсов. Все хорошо?
Я не знаю, что сказать. Слишком уж неопределенно сформулирован вопрос. Возможно, это попытка узнать, живы они или нет. Или выяснить, преодолели ли горе. Как бы то ни было, коротким ответом здесь не ограничиться.
– У Индии нашли рак. Она живет в Рокфорде. Я как раз туда еду.
– О господи. – Она быстро моргает. – Знаете, мама никогда не хотела обсуждать эту тему. Конечно, я про все знала. И мои сестры тоже. Но детям говорить мы не стали. А потом внучка сестры прочитала историю в интернете. Ей было всего тринадцать, и она страшно злилась, что мы ей не рассказали. Любопытная до ужаса. – Юджиния качает головой – мол, что взять с ребенка?
Тринадцать. Столько было Эрике, когда ей сделали операцию.
– И тогда вы рассказали всем детям?
– Нет… не всем. Доктор Таунсенд, это слишком ужасно.
– Да, так и есть.
– Но ведь мама пыталась сделать как лучше, правда? Мне всегда хотелось верить, что да. Именно поэтому я так хотела с вами связаться. Скажите, смогли ли вы ее простить?
– Кого? Вашу мать?
– Да.
– Н-нет, – отвечаю я, запнувшись. – Если честно, нет, не смогла.
– Мама не состояла в Ку-клукс-клане или чем-то подобном. Не была конфедераткой или рабовладелицей. Она лишь медсестра, которая старалась поступать по совести в сложные времена. Господи, да в том же году шло дело Роу против Уэйда.
– Да, в том же году.
– Она же не была чудовищем, правда? Она хорошо относилась к черным? В конце концов, она ведь работала в клинике.
– Работала, да.
– Ведь не была же она расисткой? Доктор Таунсенд, прошу вас, скажите, что вы о ней думали. Была ли моя мама расисткой? – В ее взгляде читаются отчаяние и мольба.
Я верчу в руках кофейную чашку. Мне хочется дать этой доброй женщине то утешение, которого она жаждет. Я так долго несла бремя сама, что хорошо понимаю ее страдания. Мы с ней связаны одной трагедией. И какой бы груз вины ни давил на меня все эти годы, я знаю, что моя боль не может сравниться с той, которую причинила Линда Сигер своей семье.
37
Монтгомери
1973
Индия с Эрикой боязливо ступили в воду.
– Давайте! Если что, я поймаю.
Белые песчинки прилипли к моим стопам, в палец врезался осколок ракушки. Я вспоминала прошлую поездку на пляж, мы с мамой тогда хохотали до колик. Это место всегда было дорого нашей семье, к тому же именно здесь мама чувствовала себя лучше обычного. Когда Мэйс упомянул, что хочет показать дочерям океан, я сразу решила, куда повезу их.
Мэйс сидел на берегу, не сняв ботинки и носки. Мы не звали его с собой, но когда я приехала забирать девочек, он просто направился к машине с удочкой наперевес. Наверное, я подозревала, что он тоже захочет с нами, поэтому долго выбирала, какой из трех купальников надеть. В каждом из них я чувствовала себя неловко и по дороге к Уильямсам переживала, что сильно поправилась за лето.
Индия засмеялась – громкий, лающий звук, – и ее лицо озарилось широкой улыбкой. Вложив мокрую ладошку в мою, она наклонилась и другой рукой зачерпнула воду. Мы зашли по голень и остановились. Ноги захлестнула пенистая волна, и Индия взвизгнула. Вода была холодной.
– Можно нам намочить волосы? – спросила Эрика.
– Если хотите.
– Бабушка убьет нас. Мы их только что выпрямили.
– Ничего страшного.
Когда родители в детстве привозили меня сюда, пляж был бесплатным. Теперь же смотритель взял с нас деньги и вручил бумажку, которую мы засунули под дворники на лобовом стекле. Было раннее воскресное утро, как раз время похода в церковь, так что мы без труда отыскали тихий и безлюдный уголок. Я прихватила из дома три раскладных стула, и Мэйс, жмурясь от солнца, сидел на одном из них. Удочка лежала рядом на песке.
На мне был темно-синий купальник с оранжевым цветочным узором, и хотя сделать грудь незаметной с моим телосложением было невозможно, он неплохо ее поддерживал. Однако снять футболку я все-таки постеснялась.
У девочек купальников не было, но это, похоже, их не смущало. Они плескались так, что уже намочили шорты.
– Эрика, где твой лифчик?
– Он дурацкий. В нем неудобно.
– Скоро в любом случае придется носить.
Индия испуганно пошатнулась.
– Все хорошо. Балансируй руками.
Девочки замахали руками, точно мельницы лопастями. Прямо перед нами чайка рассекла воду и взмыла ввысь, сжимая в клюве рыбу. Индия проводила ее взглядом.
– Это чайка, – сказала я. – Красивая, да?
Индия ладонью заслонила глаза от солнца.
– Давай выйдем на берег.
Мы вернулись и сели, притянув колени к груди. Волны омывали ноги, обдавая пальцы холодком. Индия раскапывала ракушки. Я нашла палку и написала на песке имя Эрики.
– Мама учила меня писать свое имя, там должна быть буква «кей».
– Не «си»?
– Ага.
– И что, все это время твое имя писали неправильно? – Я подумала о бессчетных газетных статьях и школьных документах.
Она пожала плечами.
– А какая буква в свидетельстве о рождении?
– Мне и так пойдет. А тот способ вроде как для нас с мамой. Не для чужих.
– Ерунда какая-то. Надо писать правильно.
– Сказала же, не хочу. – Она отшвырнула мою палку.
– Ладно, ладно.
Мэйс был прав. Пора перестать видеть в них свой проект и пытаться спасать их. Я уже узнала, что благие намерения могут навредить не меньше дурных. Уильямсы явно способны принимать решения самостоятельно.
Карие глаза Эрики блестели. Я впервые заметила, какой у них цвет. Прежде я отметила только, что ей
