анализировал факты, пытался, как и мы, сложить детали головоломки.

– Слушай, Лу, – тихо сказала я, – мы должны тебе помочь.

– Одна юридическая контора тут, в Монтгомери, согласилась отправить ко мне нескольких сотрудников. Должно хватить.

– Ты мог бы попросить мою маму, – заметил Тай.

– Твоя мать и так меня выручает. Я всегда звоню ей, когда захожу в тупик, и она помогает мне разобраться. Так будет и дальше.

– Все думают, что ты после этого дела озолотишься, – сказала я. – Если бы они знали…

Тай с Лу засмеялись, но мне было не до веселья.

– Я умею печатать на машинке, – соврала я.

– Не сомневаюсь.

– Позволь нам помочь.

– Сивил.

Это по моей вине все сломалось. Значит, с моей помощью должно и починиться.

– Получат сестры Уильямс компенсацию или нет? – спросил Тай. – Все задают мне этот вопрос.

– Для начала нужно выиграть дело. Добиться справедливости и возмездия. И вызвать отклик в обществе. Как только мы это сделаем, Уильямсы смогут потребовать компенсацию. Так что да, я надеюсь, что девочкам больше не придется переживать из-за денег.

Лу был мудрым, одаренным человеком, и временами легко забывалось, что в каком-то смысле он так же наивен, как и мы все.

35

В Дикси-корте наконец-то оборудовали детскую площадку. Мы с Мэйсом сидели вдвоем на карусели, на краю платформы. Тот, кто ее устанавливал, явно забыл смазать центральную ось, и карусель скрипела при каждом движении. Мэйс уперся ногами в землю. Время от времени, отталкиваясь носком, он вращал платформу то в одну, то в другую сторону, и казалось, будто она жалобно скулит. Мы смотрели, как солнце исчезает за горизонтом.

– Что мне отвечать всем этим журналистам? – спросил Мэйс. – Я и вопросы-то их через раз понимаю.

– Здоровайся и иди себе дальше. Говори, мол, без комментариев.

– Без комментариев? Это еще что значит?

– Что тебе нечего им сказать.

Он медленно выдохнул. На площадке установили новенький инвентарь, но единственный в сквере фонарь не работал, поэтому к сумеркам дети обычно разбегались по домам. Мы сидели одни, в тусклом свете квартирных окон, который не позволял разглядеть выражение лица Мэйса.

– Ты не жалеешь, что мы подали иск? – спросила я.

– В каком смысле?

– Хотел бы ты, чтобы я тогда оставила все как есть и не заваривала эту кашу?

Я приехала навестить девочек, но они как раз сели ужинать, и Мэйс позвал меня прогуляться. Дошли мы только до карусели. У нас не было возможности толком поговорить с самого Вашингтона, я до сих пор даже не спросила, каково это – выступить перед конгрессом.

– Я бы хотел одного, – сказал он, – чтобы моих девочек никто не калечил. Все время спрашиваю у Господа, почему так вышло. Где я ошибся. Может, надо было второй раз жениться. Может, будь у них мать, такого бы не случилось.

От его слов я вздрогнула. Все это время я пыталась быть для Эрики и Индии кем-то вроде матери, делать то, что могла бы делать его жена.

– Прости, – сказал он.

– За что?

– Тебя это обидело, да?

Мэйс положил ладонь мне на затылок, но, как бы я ни хотела, насладиться близостью не получалось. Он думал о Констанс, не обо мне. В его прикосновении – я это чувствовала – была скорбь.

– Ты старалась, Сивил. Я знаю…

Я осторожно убрала его руку.

– Вы же ни цента не получите с иска. Столько мучений, и ни цента компенсации. По крайней мере, сейчас.

– Девочкам надо будет рассказывать все судье?

– Нет. Они уже дали Лу письменные показания под присягой. Этого хватит.

– Ну, я только за них и волнуюсь. Главное, пусть скорее вернутся в школу и начнут жить как обычные дети.

Я кивнула.

– Видела фотографию твоей жены. У тебя в комнате. Знаю, нельзя было заходить.

Тогда, выйдя из детской, я заметила, что дверь в спальню Мэйса распахнута. Меня поражало, в какой чистоте миссис Уильямс содержит квартиру, особенно в сравнении с бардаком хижины. По комнате Мэйса становилось понятно, что тот беспорядок был отчасти его виной. Повсюду валялся хлам. Одежда. Стоптанный ботинок. Грязное белье в углу. На пороге я чуть не споткнулась о свернутый носок. Из мебели здесь была только кровать и бюро. Ни комода. Ни зеркала. Даже в новой квартире он не ухаживал за собой сверх необходимого. Повязать на ночь дюраг. Наспех причесаться с утра. Побриться. Почистить зубы.

Я начала было наводить порядок – застелила постель, подняла с пола часть вещей – и вдруг заметила на бюро маленькую фотографию в серебристой рамке. Рамка облупилась, и под краской проглядывала чернота. Судя по всему, на снимке была мама девочек, Констанс. Ямочки, широкие скулы, глубоко посаженные глаза. Доброе лицо – моя мама назвала бы его неказистым, но для меня оно было воплощением естественной красоты. Понятно, почему Уильямсы были в таком смятении, когда я только познакомилась с ними. Констанс казалась едва ли не ангелом.

Мэйс оттолкнулся ногой от земли, и карусель со скрипом поехала.

– Извини. Просто хотела сказать… что она была красивой.

– Ты не имела права заходить.

– Я же сказала, прости.

– Нельзя вот так влезать в чужую жизнь. Нельзя, и все. – Он уперся в землю носком. Мы остановились.

– Хочешь, я уйду?

– Лучше останься.

Он снова прикоснулся к моим волосам. От прически в конце адски жаркого дня уже ничего не осталось, но рядом с Мэйсом я ощущала себя настоящей красавицей. Столько… восхищения в его взгляде.

– Я вижу, как ты смотришь на девочек, знаю, что ты как пантера накинешься на любого, кто их обидит. Ты ладишь с моей мамой. А она после знакомства с тобой прямо переродилась. Следит за домом. Даже гладит одежду. На ферме у нас и утюга-то не было.

Мы притихли. Мэйс начал насвистывать.

– Что это за мелодия?

– Мой папа, говорят, вечно пел во время работы, – ответил он. – Мол, даже птицы, когда его слышали, замолкали.

– Ты хорошо его помнишь?

– Нет, не особо.

– Но мелодия откуда-то всплыла в голове…

– Да уж.

– Наверное, хоть какие-то воспоминания остались?

Он приложил палец к губам.

– Тсс. Опять ты за свое. Хватит вопросов. Я не какой-нибудь твой проект.

– Думаешь, я так к тебе отношусь?

– Бог знает. Ты совсем заморочила мне голову.

Я поднялась:

– Пожалуй, пойду.

Мэйс с уже хорошо знакомой мне непринужденностью оперся на локти. Даже смотреть на него было невыносимо. Какое-то время мы молча глядели друг на друга.

– Все-то ты держишь в себе, – наконец сказал он, так тихо, что я едва разобрала слова.

Я повернулась и пошла прочь. Я ни разу не оглянулась, но не сомневалась,