– Я ищу, мам.

– Уже пробовала куда-то обратиться?

– Пока нет. Не могу же я заявиться куда захочется и написать заявление.

– Почему?

– Мое имя во всех газетах. К тому же вакансии медсестер в газетах не печатают.

– Вообще-то печатают. Слушай, если не найдешь место при больнице Святого Иуды, узнай, не нанимают ли людей в школах. Может, станешь школьной медсестрой, раз уж вдруг заинтересовалась детьми.

– Это еще как понимать?

Она не ответила, а я не стала настаивать. Было бы неплохо устроиться в какую-нибудь больницу. Увидев в тот день, как девочки лежат на койках и мучаются без обезболивающих, я подумала, что, возможно, была бы там полезной – я заботилась бы о пациентах лучше, чем врачи Профессионального медцентра.

Мама свернула на подъездную дорожку.

– Похоже, нас кто-то преследует.

В тени под деревом резко остановился синий форд. За рулем сидел незнакомец; я разглядела только контуры его шляпы.

– Ничего не стыдятся. В воскресный-то день.

Когда мы зашли в дом, мама спросила:

– Ты в порядке?

– Пойду переоденусь. Мы с Таем договорились встретиться. Запри дверь, если пойдешь в мастерскую.

Тай сказал, что будет ждать меня после обеда возле конторы Лу. Он хотел быть рядом, когда я расскажу о нашем плане. Всю дорогу я то и дело поглядывала в зеркало заднего вида. Папа велел ездить медленно и не искушать полицейских. К тому времени, как я добралась до места, нервы были уже на пределе.

– Что с тобой? Все хорошо? – Тай стоял возле машины своего отца.

Влажность в конце августа была невыносимая. Он расстегнул несколько пуговиц на рубашке, стекла темных очков блестели на солнце. Я старалась не вспоминать тепло наших объятий и его запах. Хорошо, что он в очках. Мне не хотелось встречаться с ним взглядом.

– Какой-то человек утром ехал за нами с мамой от церкви до дома, – сказала я.

Тай взял меня под руку:

– Пойдем.

Мы поднялись по лестнице в контору Лу. Дверь была не заперта. На краю стола стоял стакан с ледяным коктейлем.

– Сивил сегодня преследовали от церкви до дома. Перепугали.

Лу расставил для нас стулья.

– Ты в порядке?

Я кивнула и спросила:

– Это ведь журналист, да?

– А кто же еще? Я вчера дал парочку интервью. Они в любом случае напишут о деле, так что пусть услышат нашу позицию. Ты не обязана с ними разговаривать, Сивил. Можешь просто подойти к их машине, сказать, что не будешь давать комментарии и что они зря тратят время.

Я снова кивнула. Меня беспокоило, что следят за нами вовсе не журналисты, но Лу, похоже, этого не понял.

– Как продвигается дело?

– Вы, думаю, слышали о судье Фрэнке Джонсоне.

Конечно, мы о нем слышали. Это был председатель федерального суда в Среднем судебном округе Алабамы – тот самый человек, кто положил конец сегрегации в общественном транспорте Монтгомери. Именно он постановил, что активисты имеют право провести марш из Сельмы. В Алабаме Фрэнк Джонсон был практически живой легендой.

– Он будет разбирать наше дело? – спросила я.

– К сожалению, нет. – Лу вздохнул. – У нас другой судья. Эрик Блаунт.

– Не знаю такого.

– В общем, этот Блаунт далеко не Фрэнк Джонсон. Придется нам попотеть. В прошлом году, на одном из процессов, Блаунт распорядился не допускать к суду чернокожих присяжных.

– На каком основании?

– В ходе судебного разбирательства присяжным приходится много времени проводить вместе. Блаунт заявил, что белые присяжные не привыкли есть за одним столом с неграми и потому не смогут спокойно обсуждать дело во время обеда, а значит, чернокожих присяжных на процессе быть не должно.

– Выходит, судья расист, – заключил Тай.

– Как минимум поборник сегрегации, – добавила я.

– Это ты мягко выразилась.

– Скажем так, – продолжал Лу, – это не самый удачный судья для нашего дела.

– Чушь собачья, Лу. Говори как есть. Он вынесет вердикт не в пользу девочек, так?

– Этого мы не знаем. И потом, вряд ли есть выбор, Сивил. У меня нет оснований ходатайствовать об отводе.

– А расистские взгляды – не основание?

Я подошла к окну и прислонилась к стеклу лбом. Синей машины на улице не было. Мимо здания брела пара в воскресной одежде. Мужчина остановился, промокнул лицо носовым платком и, подняв голову, посмотрел на меня. Вполне возможно, что эти двое шпионят за Лу, следят за тем, чем он занимается в кабинете. И идут они тогда точно не из церкви. После того как дело вышло на федеральный уровень и Лу предъявил иск к правительству США, мы вполне могли привлечь внимание ФБР.

Тай попытался вернуть Лу к разговору:

– Так зачем ты вспомнил про Джонсона?

– Уайатт против Адерхолта.

– А подробнее?

– Дело прошлого года. Судья Джонсон признал недействительным старый, принятый еще в тридцатые, евгенический закон.

Евгеника? Почему я не вспомнила о ней раньше? Нам рассказывали о евгенической теории на курсе по этике.

– Евгеника, – повторил Тай, – то есть селекция.

– В 1919 году, – продолжал Лу, – Алабама стала тридцать третьим штатом, принявшим акт о принудительной стерилизации. Но члены нашего законодательного собрания не слишком прониклись подобными идеями и не стали заходить так далеко, как в других штатах.

– Почему? – спросил Тай.

Лу пожал плечами:

– Не знаю. Не берусь утверждать, но, возможно, по нравственным причинам. В наших краях сторонники евгеники не приобрели достаточный политический вес.

– То есть цель принудительных стерилизаций в том, чтобы… помешать нам рожать детей, так как мы люди низшего сорта? – прошептала я.

– Мишенью часто становились представители определенных слоев населения, в том числе, да, чернокожие. Бедность, недостаточное интеллектуальное развитие, психическое расстройство, инвалидность – все это факторы риска.

– Так вот почему миссис Сигер обратила внимание на Индию…

От внезапного осознания у меня внутри словно пустота образовалась. Почему я не догадалась раньше? Миссис Сигер, вероятно, отнесла девочек сразу в несколько «непригодных» категорий: бедные, черные, с нарушением развития. Неужели и я размышляла так же? Я ведь тоже сочла девочек непригодными к материнству – потому что они из неблагополучной черной семьи, потому что слишком юны, потому что неграмотны. От стыда у меня закружилась голова.

– А в белых бедняков они целились? – спросил Тай.

Лу кивнул:

– В 1927 году Верховный суд США установил законность акта о принудительной стерилизации людей, признанных «непригодными»[32]. В психиатрических клиниках по всей стране тогда начали массово стерилизовать пациентов.

– Никогда об этом не слышал, – покачал головой Тай.

– Я тоже, пока не начал копать.

– Что именно постановил судья Джонсон?

– Он объявил акт о стерилизации противоречащим конституции. До этого в Алабаме был принят законопроект, разрешающий стерилизовать пациентов психиатрических клиник.

Лу перетасовал бумаги на столе. Похоже, он даже сейчас