Шрифт:
Закладка:
— Знаешь, как по-английски называется скопление муравьев? Я тебе говорил?
— Нет, не говорил. — Янине не очень интересно.
— Army! Army of arms! А с лемурами? Про лемуров слышала?
Девушка качает головой.
— Большая группа лемуров называется «conspiracy of lemurs»! — ликует Рустем. — Прямо видишь их, правда? Эту их конспирацию! Блестят глазами средь ночных ветвей! А с кошками?
— Не знаю. Laziness of cats? — нехотя поддерживает Янина его игру.
— Нет! Красивей! Intrigue of cats! Интрига, ты представляешь? Но зато — basket of kittens! Корзинка котят! Смешно, да? Ха-ха-ха!
Рустем может продолжать так часами. Его речи интересны, стильны, местами блестящи и совершенно бессодержательны. Их главная особенность — деперсонализация. Такой диалог может вести любой человек на Земле с любым другим человеком. И вот они уже дома, и он, вместо того чтобы рассказать о том, каким скучным или интересным был его день, вместо того чтобы поинтересоваться у Яси чем угодно, продолжает:
— А с лосями можешь предположить?
Равнодушная к англо-зоологии, собеседница отмахивается. Ей кажется, что все эти tailored-replies нужны ему, чтобы не запоминать ее ответов на настоящие вопросы. Чтобы не погружаться в ее пристрастия, ее желания, ее жизнь. Чтобы не впускать Ясю в себя. Не сближаться. Не привязываться.
— Лосей называют band of elks! Банда, представляешь? А дельфины, наоборот, хорошенькие! Их большая стая зовется school! School of dolphins! — дразнит Рустем дельфинов.
— «Косяк рыб» в русском языке — это тоже интересно, согласись, — вспоминает Яся.
— Но мое любимое — с воронами! Большое скопление воронов — это «murder of crows». Убийство ворон! Как зловеще, правда!
И в этот момент она испробует на нем свой профессиональный инструмент. Смотрит ему в переносицу и интересуется:
— Рустем, а у тебя есть хобби?
Тот долго молчит, а потом говорит, то ли в шутку, то ли нет: «Я прусь от труб». Она хмыкает — в том регистре, в котором смешок можно понять и как реакцию на неплохую остроту, и как чересчур эмоциональную оценку услышанного. Собеседник же берет ее за руку и ведет темными коридорами своего дизайнерского жилья. Он все еще одет (раздеваться он будет позже, под такой же ready made говорок). На нем — не костюм аббата. Ключей и черного атласа Яся больше не видела. На нем — просторная рубашка и неброские льняные брюки с пуговицами, которые Ясины пальцы так и не научились расстегивать.
— Понимаешь, ma petite fille, — грассирует он по дороге, — человечество привыкло восхищаться храмами, портиками, дворцами и статуями. Оно млеет от барокко и научилось любить даже конструктивизм, хотя нет ничего более monstrueux, чем конструктивизм. Все это время рядом с храмами, портиками, дворцами и статуями возводились прекрасные и сложные в инженерном плане сооружения, которые находятся за пределами означиваемого как красивое. Для того чтобы создать колонну, нужно просто вырубить и обтесать кусок мрамора. Причем сделать это так, чтобы камень не развалился под собственным весом. Для того чтобы построить трубу, нужно сделать колонну — как правило, такую же совершенную по пропорциям, по всем этим центровым утолщениям и соотношениям толщины к длине… И при этом позаботиться о ее функциональности. И думать в первую очередь — о ней! О том, чтобы эта штука не только сияла своим коринфским ордером, но и выводила дым. Думаешь, трубы не бывают изящными? Посмотри на многоуровневые составные дымоходы ренессансных дворцов, идущие по торцам. На барочные трубы в Лувре, которые по высоте приближаются к самому Лувру! Но моя любимая — вот эта…
Они в темном зальчике с циновками и топчанами на полу. В центре — черный столик для чаепитий. Всю противоположную двери стену занимает многократно увеличенный полароидный фотоснимок — желтоватый ландшафт, утомительный не только для жизни, но и для взгляда. Среди поеденных плешью скал примостился заводик, то ли переживший ядерную войну, то ли ставший причиной оной. По центру — длинная, как минарет, труба, вспарывающая брюхо небу. Ее украшает сложный узор из колец, который делает ее немного похожей на змею, а вершина украшена пояском из уступов. Труба похожа на объект, скорей самостоятельно выращенный этим пейзажем, нежели привнесенный в него человеком. Труба и земля составляют одно вросшее друг в друга целое. И да, это по-марсиански гармонично.
— Я иногда запираюсь тут поработать. Картинка помогает сконцентрироваться. Труба прекрасна, правда? — восхищенно выдыхает Рустем. — Этот снимок сделал мой самый нелюбимый режиссер… А впрочем, неважно!
Яся думает переспросить, кто сделал этот снимок, но знает, что он не скажет, ибо не сказал сразу. Было бы ошибкой думать, что сейчас он с ней говорит. Даже на ее вопрос он не отвечает, а вещает. Рассказ про трубы — это еще одна tailored tale от Рустема. И все многозначности в ней выстроены башенками по стенам. Их можно увидеть, но невозможно разрушить.
К разговору о хобби они больше не возвращаются, хотя она видит заставку на его планшете — лежащая в тронутых льдинками водах северного залива заводская труба. Труба напоминает ствол дерева, который мок так долго, что успел стать мореным. «В конце концов, — говорит она себе, — близость отношений отнюдь не измеряется временем, проведенным за разговором. Или персонализацией реплик, которыми обмениваются говорящие». Об исполнительном листе она Рустему так и не рассказывает, боясь, что он прервет ее восклицанием: «А когда много летучих мышей, это называется облаком! Cloud of bats!»
* * *
В чеховский садик захаживают игроки в виртуальный покер. Они составляют тут отдельную категорию, несколько натужно выстилающие свои передвижения по клубу коврами из денег. Выпив с одним из них бутылку коньяка, Яся осознает, что легкий и быстрый доход, оставляющий его владельцу много свободного времени и не приносящий никаких плодов кроме денег, — гарантированный путь к депрессии. Жизни нужно усилие, без которого любая награда выглядит жульничеством. Впрочем, в жизни нашей героини так много усилий и так мало наград, что это тоже выглядит нечестно. Непонятно только, кто именно тут мухлюет.
* * *
Кровать Рустема упирается в окно, Яся наблюдает за тем, как небо над мертвыми домами меняет свой оттенок от аквариумного темно-синего к неинтересной прозрачности березового сока в банке. Через час вспыхнет рассвет. Рустем перебирает ее волосы
— Ты знаешь, что в бразильском варианте португальского языка… — вполголоса спрашивает он, —
