яркий опыт. Тяготит ли вина за свое тело или тяжкая обуза животного начала, которое хочет лишить его победы над распадом и смертью? Но это как раз то, для чего существуют комфортные сексуальные отношения: в сексе тело и сознание больше не разделены; тело больше не является чем-то, что мы считаем чуждым себе. Как только оно полностью принимается партнером, наше самосознание исчезает; оно сливается с телом, объединяясь в одно целое с самосознанием и телом партнера. Четыре фрагмента существования соединяются в единое целое, не являясь более разобщенными и гротескными: все «естественно», функционально, выражено так, как должно – и поэтому оно воспринимается спокойным и оправданным. Тем более, что когда тело приходит к своему естественному использованию в процессе создания ребенка, ощущение вины уходит. Тогда и сама природа заявляет о невинности человека. Насколько уместно, что у человека есть тело, ведь мы являемся животным, способным к продолжению рода9.

Из опыта мы так же знаем, что обычно все не так гладко или однозначно. Причину обнаружить не трудно: она в самом сердце парадокса существа. Секс принадлежит телу, а тело принадлежит смерти. Как Ранк напоминает нам, в этом и состоит значение библейского рассказа о грехопадении, когда открытие секса приносит в мир смерть. Как и в греческой мифологии, Эрос и Танатос[98] неразделимы; смерть – это брат-близнец секса. Давайте немного задержимся на этом моменте, потому что он центральный для объяснения непригодности романтической любви для решения человеческих проблем и тесно связан с разочарованиями современного человека. Когда мы говорим, что секс и смерть – близнецы, мы понимаем это как минимум на двух уровнях. Первый уровень – философско-биологический. Животные, которые размножаются, умирают. Их относительно короткая продолжительность жизни так или ниначе связана с воспроизводством. Природа побеждает смерть, не создавая вечные организмы, а путем предоставления возможности смертным организмам размножаться. В эволюционном смысле это, кажется, позволило сложным организмам вытеснить простые – и почти в буквальном смысле вечные – организмы, размножающиеся бесполым путем.

Но теперь для человека возникает загвоздка. Если секс – исполнение роли как животного вида, то это напоминает, что человек сам не что иное, как звено в цепи бытия, заменяемое любым другим и являющееся расходным материалом. Таким образом, секс представляет собой видовое сознание и, как таковое, поражение индивидуальности и личности.

Но именно эту личность человек хочет развить: идею себя как особого космического героя с особыми дарами для вселенной. Он не хочет быть простым блудивым животным, как остальные, – это не настоящий смысл его жизни и не реальный вклад в мировое существование. Итак, с самого начала сексуальный акт представляет собой двойное отрицание: физической смерти и наличия специфических личных талантов. Этот момент имеет решающее значение, потому что объясняет, почему сексуальные табу были в центре человеческого общества с самого начала его существования. Они подтверждают триумф человеческой личности над животным единообразием. Обладая сложными кодами для сексуального самоотречения, человек смог привязать культурную карту личного бессмертия к животному телу. Он создал сексуальные табу, потому что нужно было одержать победу над телом, и он пожертвовал удовольствиями тела ради высшего удовольствия из всех: самосохранения как духовного существа на протяжении всей вечности. Эту подмену описывал Рохейм в своем проницательном наблюдении за австралийскими аборигенами: «Подавление и сублимация первичного греха лежат в основе тотемистического ритуала и религии»1011. То есть отрицание тела исключительно в качестве передатчика человеческой жизни.

Это объясняет, почему людей раздражает секс, почему они не любят, чтобы их сводили к телу, почему секс до некоторой степени пугает: в этом заключены два уровня отрицания себя. Сопротивление сексу – это сопротивление смертельному исходу. По этому поводу замечательно написал Ранк. Он увидел, что сексуальный конфликт, таким образом, является универсальным, потому что само тело является универсальной проблемой для существа, которое должно умереть. Человек чувствует себя виноватым по отношению к телу, потому что тело – это путы, и оно ограничивает нашу свободу. Ранк понял, что это естественное чувство вины возникает в детстве и приводит к тревожным вопросам ребенка о сексе. Он хочет знать, почему чувствует вину; даже больше, он хочет, чтобы родители сказали ему, что его чувство вины оправданно. Здесь мы должны напомнить себе о взгляде, который приводили в первой части, чтобы представить проблему человеческой природы. Мы видели, что ребенок находится точно на перекрестке человеческого дуализма. Он обнаруживает, что у него есть несовершенное тело, и узнает, что существует целое культурное мировоззрение, которое позволит ему одержать победу над телом. Таким образом, вопросы о сексе, которые задает ребенок – на фундаментальном уровне – вовсе не о сексе. Они о значении тела, ужасе жизни с ним. Когда родители дают прямой биологический ответ на сексуальные вопросы, они вообще не отвечают на вопрос ребенка. Он хочет знать, почему у него есть тело, откуда оно взялось, и что значит для самоосознающего существа, ограниченного данным телом. Он спрашивает о величайшей загадке жизни, а не о механике секса. Как говорит Ранк, это объясняет, почему взрослые страдают от сексуальных проблем так же, как и ребенок: «биологическое решение проблемы для них также неутешительно и неадекватно, как и для ребенка»12.

Секс – это «неутешительный ответ на загадку жизни», и если мы делаем вид, что ответ адекватный, то лжем и себе, и нашим детям. Как точно утверждает Ранк, в этом смысле «половое воспитание» – это принятие желаемого за действительное, рационализация и притворство: мы пытаемся убедить себя, что если дадим инструкции по механике секса, то объясним тайну жизни. Можно сказать, что современный человек пытается заменить жизненный трепет и восхищение учебником «Как это сделать»13. Мы знаем, почему это происходит: если облечь тайну творения в простые шаги человеческих манипуляций, можно тем самым изгнать ужас смерти, который присущ нам как животным с половым типом размножения. Ранк идет дальше и делает вывод, что ребенок чувствителен к этому виду лжи. Он отказывается от «правильного научного объяснения» сексуальности, а также отказывается от мандата на сексуальное наслаждение без вины, которую секс подразумевает14. Я думаю, что причина, вероятно, в том, что если ребенок хочет стать героем бессмертной культуры, то у него должен быть явный антагонист, особенно в начале его попыток включить в себя культурный принцип causa sui. Поскольку тело является очевидной проблемой, которую он должен решить, чтобы вообще сформировать культурную личность, ребенок должен на каком-то уровне сопротивляться попытке взрослых отрицать, что тело является его соперником. Можно сказать, что ребенок все еще слишком слаб, чтобы вынести конфликт между попытками быть личностью