— Катенька. У нас с дядей Витей, который нас сюда вёз, возник вопрос. Ты согласишься поехать с ним на машине домой к маме?

— Здравствуйте, моя Волшебница, — вдруг раздалось из телефона. — Как Вы себя чувствуете?

Катя посмотрела на телефон и, узнав голос, с улыбкой ответила.

— Спасибо, дядя Витя, что Вы беспокоитесь о моём здоровье. Благодарю Вас. Намного лучше.

В трубке и на острове наступила тишина, а потом раздался общий смех.

Олег, с нежностью, смотря на улыбающуюсядевочку, сказал.

— И в театр ходить не надо. Всё рядом. Кать. Так ты ответишь?

— Да, дядя Витя добрый. Я с ним поеду. А ты?

— А я на несколько дней останусь здесь ещё.

— И я останусь, — мгноаенно возразила Катя. — Без тебя я никуда не поеду.

— Катенька. Я немного приболел, ты же сама видишь. Поэтому немного полежу и поправлюсь. А потом мы с тобой снова увидимся.

У Кати заблестели глаза от слёз.

— Дядь Белый. Не прогоняй меня. Пожалуйста. Я тебе буду помогать во всём. Правда. Буду ухаживать за тобой, кормить тебя буду. Честно-честно.

— Солнышко, милая моя. А мама? Она ведь тебя ждёт дома. Я обещал ей, что ты завтра вернёшься.

— Мама… — протянула девочка. — А давай мы маме позвоним и скажем, что приедем позже? Давай?

— Кать. Ты помнишь мои слова, что всё обещанное надо выполнять точно и в срок. Иначе в другой раз нам больше не поверят.

Катя замолчала. Было видно, что она задумалась. Ей хотелось и к маме, но и больного дядю она не могла оставить одного. Вскоре, подняв на Белого свои печальные глазки, сказала.

— Да. Обещанное надо выполнять. Я согласна, дядя Белый, но только если ты будешь мне звонить каждый вечер, как мы маме, и рассказывать о том, как себя чувствуешь. И если ты дашь мне честное слово.

— Катюнь. Но у тебя же нет своего телефона. Как же я тебе позвоню?

— Дядь. Ты глупый? У мамы есть телефон? Есть. Вот на него и звони.

— Я не хочу мешать твоей маме. Буду её тревожить.

— Ничего, не страшно. Я буду стоять рядом и потом сразу же буду тебя слушать. Мама подскажет, когда ты будешь звонить.

— Хорошо, Катя. Я согласен на твои условия. Слышал, Виктор?

— Слышал, — сквозь всхлипы, ответил его друг. — Катя и на самом деле необыкновенная.

— А ты сомневался? Ладно. Давай тогда до завтра. Как Катю посадишь к себе, набери меня. И потом позвони, когда сдашь из рук в руки.

— Обижаешь, начальник. Как будто я сделал бы иначе.

— Я знаю, но всё равно волнуюсь.

— Не волнуйся. Я не буду гнать, честное слово. Такое сокровище надо хранить и оберегать.

— Ну, слава богам, проникся. Всё. До завтра…

Катя, подняв ноги, потихоньку забралась под одеяло к Белому. Легла прямо ему на грудь и обняла обеими руками. А её солнечная головка уткнулась ему в подбородок.

— Дядь. Мне будет плохо без тебя. Приезжай скорее. Я хочу, чтобы ты был рядом.

— Катюнь. Я не смогу быть постоянно рядом. У тебя ведь есть и мама и папа, да и дедушка тебя очень любит.

— А я хочу, — и малыш снова тихо захныкал.

— Солнышонок. Ты хочешь, что бы я весь промок? Здесь и так вокруг много воды. Посмотри, — Олег приподнял голову и показал Кате на озеро. — Хватит плакать. Лучше улыбнись. И я быстрее от твоих улыбок поправлюсь.

Катя вытащила головку из-под одеяла. Посмотрела на озеро, потом на лицо Белого. Потянулась к нему и поцеловала в нос.

— Хорошо, не буду плакать. Только тихо полежу с тобой. Можно?

— Конечно можно, — и Белый с нежностью погладив маленькое тельце, прижал её к себе.

— А сейчас, малыш, я должен позвонить дедушке, который нас на лодке сюда привёз.

— Не на лодке, а на целом катере, — поправила его девочка.

— Да, ты права. На катере.

Набрал номер.

— Дмитрий Михайлович, деда, здравствуй.

— НУ?

— Что ты, что Витя первым словом погоняте, а не здороваетесь.

— Дурачина, я тебя спрашиваю, ну?

А поскольку телефон так и остался с включённой громкой связью, то и Катя всё слышала.

— Дедушка. Нельзя так плохо ругаться. Некрасиво это, — проговорила девочка в сторону телефона.

— Понял, дедушка? Нельзя ругаться! Это тебе даже Катя говорит, — со смехом добавил Белый.

— Да Вы, да я Вас…

В трубке слышалось какое-то клокотание. Не понятно было — то ли дед смеялся, то ли матерился про себя. Но через несколько секунд недовольный голос возник опять.

— Слава богам, что целы. Когда вернётесь, зайдёте ко мне? — спросил Дмитрий Михайлович.

— Дед. Тут такое дело, — и Олег немного замялся. — Ты не мог бы сам, ЛИЧНО, за Катей приехать завтра?

— Засранец. А ты? Что с тобой?

— Приболел немного, Дмитрий Михайлович. Хочу остаться ещё здесь на недельку. Отоспаться, отдохнуть немного. Тяжело было, если честно. Думал, что всё. НО Руся помогла, да и предки вступились.

— Делов ты наделал, Олег. Над Ладогой сегодня всю ночь молнии в воду сыпались. Совпало?

— Совпало. Я ведь именно сегодня всё полностью вынул. Теперь только убрать изменения и девочка будет скакать как горный козёл.

— Как козочка, дядя. Я ведь девочка, — встряла Катя.

— Меня тут поправили, деда, — с улыбкой сказал Белый, — Как козочка будет наше Солнышко скакать по горам и по долам.

— По КОМУ мне надо будет скакать? — спросила Катя, широко открыв удивлённые глаза.

— По горам и долам, Катя, — с улыбкой ответил дядя, — это на старом языке означало по горам и долинам, ну, по широким ровным площадкам, которые находятся между гор.

— А-а-а, — протянула Катя, — это я смогу. Только немного позже, когда совсем поправлюсь.

В трубке опять хмыкнули и Белый понял, что Дмитрий Михайлович так и остался ждать продоления разговора.

— Извини, деда, мы тут увлеклись.

— Да ладно. Слышу вас и радуюсь. Когда Катю забрать?

— Смотри сам, но Виктор, что нас привёз, обещал быть к пятнадцати на станции.

— Ясно. С этим решили. А что из еды тебе тогда привезти?

— Деда. Если можно. У вас же в городе свой молокозавод. Возьми мне творога и молока. Можно йогурта. Из расчёта бутылку или поллитра в день. На шесть — семь дней. Рассчитываю к этому времени прийти в норму. Всё остальное у меня есть.

Белый чувствовал, что Дмитрий Михайлович что-то не договаривает. Он знал его уже очень много лет и понимал, что деда что-то тревожит.

— Дед. Колись. Что ты мне такое не хочешь сказать, что б меня не расстраивать?

В трубке послышалось сопение.

— Дмитрий Михайлович, ау!