они все равно не дали бы своего согласия, и поэтому через пару дней меня отвезли в Висконсин. В мерзкий пансион для незамужних матерей, основанный еще в пятидесятых годах прошлого века. Одним словом, родители сбыли меня с рук, чтобы никто из их обожаемого клуба или церкви не прознал про их развратную дочь. Предполагалось, что, как только ты появишься на свет, тебя отдадут в «добродетельную христианскую семью». – Марен согнула пальцы, изображая кавычки, и посмотрела на дочь.

Винни растерянно хлопала большими, как у лани, глазами. У Марен дрогнуло сердце. Тоска железным обручем сдавила горло. Бедная, бедная Винни. Каково это узнать, что ты не просто нежеланный ребенок, а дитя насилия?

– Разумеется, – продолжала Марен, махая рукой, – я не собиралась идти у них на поводу. Винни, поверь, хотя меня никто не спрашивал, хочу я тебя или нет, на седьмом месяце беременности во мне проснулись материнские чувства. Я поняла, что никому тебя не отдам. Сделаю все, чтобы тебя сохранить. Поэтому, как ни прискорбно, мне пришлось сбежать. Оставив позади всех и всё, что было мне дорого.

– То есть мои бабушка и дедушка не погибли в автокатастрофе, когда я была младенцем? – обескураженно спросила Винни.

– Нет, не погибли. Моего папу сразил инфаркт, когда тебе было пять, а мама жива до сих пор. Раз в год я посылаю ей твою фотографию, но она никогда не отвечает на мои письма.

– Неужели она не хочет меня увидеть? Не верю! Не верю! Ты столько лет мне врала! – Винни прижала к груди подушку и уставилась прямо перед собой.

– Не врала, а недоговаривала. Защищала тебя. Ждала, когда ты достаточно повзрослеешь, чтобы примириться с правдой. – Марен потянулась к дочери, но та отшатнулась. – Винни, я хотела, чтобы ты чувствовала себя нормальным ребенком, желанным и горячо любимым. Потому что ты – желанный и горячо любимый ребенок. И не твоя вина в том, что со мною случилось.

– Но во мне течет кровь того негодяя! – Винни взглянула на мать. По ее щекам ручьями бежали слезы. – Мам, признайся, порой ты ненавидишь меня за это?

– Нет, милая! Конечно же нет! – воскликнула Марен, крепко сжимая руку дочери. На этот раз Винни не отпрянула. – Я ненавижу подонка, который надругался надо мной, но тебя я люблю всем своим сердцем. Ты моя радость. С той самой минуты, как ты появилась на свет, я любуюсь тобой и не могу налюбоваться.

– Мам… – шмыгнула носом Винни, утирая слезы тыльной стороной ладони. – А та женщина, Наоми, она в самом деле жена моего отца? Гада, что тебя изнасиловал?

Марен кивнула.

– Ты оказалась права: взяв у тебя образец ДНК, Алисия зарегистрировала тебя под своим аккаунтом. Вчера я это выяснила. Предполагаю, она вспомнила об этом тесте, когда искала способы перекрыть тебе пути в Стэнфорд. Она попыталась найти твоего отца, чтобы свести на нет твой козырь студентки в первом поколении. Она не учла одного: раз ты с отцом никогда не встречалась, его образование не имеет никакого значения. – Марен взяла ломтик хлеба и откусила. – Однако в результате ее потуг я в кои-то веки узнала имя своего насильника. Подумать только, все эти годы я подозревала одного гаденыша, с которым вместе росла, но я ошибалась. Гаденышем оказался совершенно незнакомый мне человек. Увидев его имя, я даже не поняла, кто он такой.

– Господи, мам! Какой ужас!

– Позже я все про него выяснила. Меня изнасиловал двоюродный братец гаденыша.

Приставив к колену ладонь, Марен смахнула в нее хлебные крошки.

– Мам… Если бы эта женщина не приехала в Сиэтл, ты выложила бы мне всю правду?

– Я собиралась открыть тебе правду в восемнадцать лет. – Марен задумчиво поглядела на недоеденный тост, который держала в руке. – Но признаюсь честно: чем ближе ты подходила к восемнадцатилетию, тем меньше решимости во мне оставалось. Как только я начинала рисовать в воображении наш разговор, меня скручивало от боли. Думаю, в конечном счете я все равно бы с тобой объяснилась, тем более что ДНК-тесты предлагаются теперь на каждом углу, но, понимаешь, Винни… Ни одна мать не захочет признаться, что ее дочь – плод насилия.

Они сидели бок о бок, хрустя тостами, и Марен готова была поклясться, что слышит, как гудят в голове Винни мысли, мечутся челноком взад и вперед, вплетая новые нити в историю ее жизни. Марен ожидала взрыва негодования, возмущения, слез. И то, что дочь не скрылась в своей комнате, хлопнув дверью, и не умчалась из дому, забрав ключи от машины, она сочла добрым знаком. Но как продолжить разговор, она не знала и предоставила право первого хода Винни.

– И чего его жене от меня надо? – спросила та.

Марен предпочла бы, чтобы Винни закидала ее вопросами про ту страшную ночь или про бабушку с дедушкой. Меньше всего на свете она хотела очеловечивать насильника и его жену. Но делать было нечего, она обещала ничего от дочери не скрывать.

– Насколько я понимаю, у их трехлетнего сына лейкемия и ему требуется донор стволовых клеток. Они надеются, этим донором можешь стать ты.

– Ух ты! – Винни резко откинулась на спинку дивана. – Прям мыльная опера какая-то. Значит, она не лгала, когда говорила мне возле школы, что речь идет о жизни и смерти. А этот малыш, получается, мой сводный брат?

– Ну, с точки зрения генетики, да, – неохотно согласилась Марен. Ее начинало тревожить воодушевление Винни.

– И он умрет, если они не найдут донора?

– Вполне вероятно. Грустно, конечно, но такова жизнь – люди болеют и умирают.

– Но, возможно, я могу его спасти?

– Возможно. Но трансплантация стволовых клеток – рискованная операция. А ты, не забывай, ради бога, недавно перенесла трепанацию черепа! Ты могла подхватить инфекцию. Умереть!

– Ну, как ты и сказала – всякое бывает. Случаются в жизни и неприятности.

– Ничего подобного я не говорила! – возмутилась Марен, сожалея, что Винни, капитан дискуссионного клуба академии, побеждала во всех дебатах. – Однако мое мнение таково: не стоит напрашиваться на неприятности, если можно их избежать.

– И позволить моему сводному брату умереть? Вот уж фигушки! Он не виноват, что его отец – мразь конченая. Так же, как в этом не виновата и я, верно?

– Винни, а обо мне ты подумала? Помочь малышу – это прекрасно, но как быть со мной? Неотомщенной жертвой?

– Мам, я всё понимаю! Честное слово, всё! Но ты не должна выводить меня из игры. Это дело касается меня лично. И вообще, я не думаю, что, если ты так подло им отомстишь, тебе полегчает.

– Подумать только. А от чего мне тогда полегчает?

– Не знаю. Может, от того, что ты подаришь жизнь? – мягко произнесла Винни. – Восемнадцать лет ты жила, как волк-одиночка, в страшной тени прошлого. Немудрено, что эта тень наложила на тебя отпечаток.

– Никакой я не волк-одиночка, – буркнула Марен, отводя взгляд, и быстро перечислила, словно сверяясь со списком продуктов: – У меня есть ты. Работа. Жизнь.

– Брось, мам. Ну да, у тебя есть работа, но ты ее ненавидишь. И начальница у тебя – полоумная стерва, которая нас обеих ни во что не ставит. А я… Я скоро уеду в университет. И что тогда? Я всегда думала, тебе некогда водить дружбу или бегать на свидания, потому что ты мать-одиночка, но, оказывается, дело не в этом, да?

Марен потупилась, избегая пронзительных глаз дочери.

– Может, пора покончить с этим кошмаром и расправить крылья? Возродиться к новой жизни? – ласково спросила Винни.

– Может, и пора, но меня корежит от мысли, что этот ублюдок не сгниет в тюрьме за свое преступление.

– Я понимаю…

– Можно, я хотя бы отпинаю его так, чтоб он всю оставшуюся жизнь голосил сопрано?

– Нужно. Я даже подержу его, чтоб не рыпался. Обещаю, – хихикнула Винни, но тут же нахмурилась и решительно добавила: – Я просто хочу повидаться с ними и посмотреть, есть ли шанс помочь малышу.

– Боюсь, все не так просто. – Марен страдальчески потерла виски. – Если мы встретимся с ними, ты, возможно, услышишь столь жуткие признания, что проклянешь тот день, когда напросилась на эту встречу.

– Если ты что-то недорассказала, расскажи сейчас.

– Не могу. О чем-то знает только насильник. А о чем-то я могу сказать только раз. Винни, пожалей меня, не расспрашивай больше. Я сильная женщина, но я не сверхчеловек.

Марен просительно взглянула на дочь, полагая или, скорее, надеясь, что ее слова убедят