Шрифт:
Закладка:
– То есть у нас нет иного выхода, кроме как встретиться лицом к лицу с Трескучим Вереском – жадным господином Темного леса, взявшим себе мирское имя Ширита, несмотря на то, что он буквально самое древнее и могущественное существо из ныне живущих? – медленно, словно вспоминая плохо выученную теорему, уточнил Хозил.
– Получается, так.
Лекарь в ответ издал невнятный звук, накинул капюшон мантии, словно пытаясь спрятаться от обступившего его ужаса, и, кажется, еще глубже утоп в кресле. Несколько секунд в шатре висела тишина. А потом хмурый демон брякнул:
– Прости.
– О нет! Нет-нет-нет! – воскликнул Хозил и, выпрыгнув из своего мягкого убежища, подлетел к другу. – Не смей! Это жутко, понимаешь? Это очень-очень-очень жутко – демон, который кается. И сожалеет. И нежничает. И поддерживает. Ты что, с ума сошел? Заболел?
Холд тяжело вздохнул и отвернулся к книге с заклинанием призыва.
– Я просто… – тихо сказал он, глядя на страницы, поля которых были испещрены некогда сделанными заметками, – устал, что ли. От тоски. Понимаешь? – Лекарь открыл рот, чтобы выдать новую порцию язвительных замечаний, но не успел ничего сказать, потому что демон продолжил: – Должен понять. После истории с Мелиссой.
– Ты решил меня сегодня укокошить, – грустно сказал Хозил, медленно вернулся в кресло, сел и спросил в воздух: – Кулон на тебя так действует или что? Был себе боевой демон, оборотней гроза, а сейчас? Тюфяк ты продавленный.
Холд вздохнул. Ему казалось, будто из него разом вынули всю силу, и не хотелось больше ничего – ни призывать Шириту, ни сражаться, ни спасать мир, ни искать справедливость, ни бороться за Каза. Ни помнить о Казе.
Слишком больно.
Он встряхнул головой, отгоняя сложные и печальные мысли, пропитанные тоской, и попытался вновь сосредоточиться на заклинании. Итак, зеркало правды – есть. Только вот…
– А знаешь, – перебил его внутренний монолог Хозил. – Может, оно и неплохо. Может, оно даже вовремя.
– О чем ты?
– Я все думал… Знаю, что ты хочешь сказать, но погоди. Все думал, все решал эту задачку. Ты же в курсе, когда речь идет о спасении мира, нужно сначала разгадать все шарады, дойти до момента, в котором нет неизвестных. Остаться как бы голым перед истиной и волей луны…
– Это уже слишком. Ближе к теме.
– Да-да. А мы еще не голые.
– Слава небу.
– Из головы не идет то, что сказала Жеззи, когда мы покидали Светлый лес.
– О Ширите? Так там вроде все просто. Заскучал за вечность недолюбленный мальчик-жадина и стал плохим…
– «Ребенок, которого не обнимала деревня, сожжет ее дотла, чтобы почувствовать ее тепло». Так говорит один мой темнокожий знакомый, держащий табун ватусси, из рогов которых течет нектар мудрости. Какая-то древняя мудрость. С Ширитой дела понятные, даже, сказал бы, примитивные. Но я не о нем. Вспоминай, демон. Жеззи сказала: прежде чем искать господина Вереска, нам нужно отправиться в самую темную часть мира. Найти мрак, что чернее ночи, – и заглянуть в него.
– Ну?
– Ну! Демон, соображай быстрее. Какая самая темная часть нашего мира?
– Темный лес.
– Но при этом Ширита не в нем, так?
– Так.
– Зачем тогда нам туда, если его там нет?
– Да вах его знает: дриады вечно плетут что-то несусветное! Видел когда-нибудь нормально изъясняющуюся нимфу?
– Ох, демон, вот во многом ты хорош, но образное мышление – точно не твой конек. Вот что я думаю: абсолютно наверняка слова Жеззи – это метафора. Они слишком уж звучали как некое пророчество – или, если хочешь, как духовное задание.
– Духовное чего?
– Задание. Грубо говоря, требование мира стать лучше. Суть вот в чем: пока нас мотало с тобой по разным приключениям, я понял, что, с одной стороны, от них вроде бы мало пользы: к стягиванию брешей мы особо не приближаемся; вирява как погрузилась в ядовитый сон, так и погружена до сих пор; где Ширита – неизвестно; как у него, когда встретимся, выпытывать, чем он сестру отравил, – задачка та еще…
– Звучит так себе.
– А с другой, – проигнорировал маг комментарий демона, – такое ощущение, что мы мчимся куда-то на неистовой скорости, закинув язык на плечо. И я понял: сейчас главное происходит в нас, внутри. Отсюда это ощущение загнанности, будто ноги подкашиваются. Одна моя богатая купчиха-ведьма с берега широкой реки говорит: чужая душа – потемки.
– У тебя сегодня день пословиц? Когда появится какой-то смысл в том, что ты говоришь, лекарь?
– Если мы, со стороны наблюдая за кем-то, не можем понять, чем там что в движение приводится, то представь тогда, насколько темное место – собственная душа. Только темнее оттого, что кажется: мое, родное, близкое. О себе-то мы знаем так мало, что стыдно признаться. Вот ты, демон, когда последний раз в себя заглядывал?
– Да я как-то… – Холд зачем-то смахнул что-то невидимое со страниц книги.
– И как думаешь, насколько там у тебя внутри мрачно?
– Предположу, порядком.
– Как в Темном лесу или темнее?
– Как в сотне темных лесов. И ни зги не видать.
– То-то и оно, – довольно сказал маг и, победно замолчав, откинулся на спинку кресла, закинув ногу на ногу.
Демон медленно повернулся к другу. Ему, пожалуй, нужно было больше времени, чтобы осмыслить протараторенное целителем, но, определенно, здравый смысл и даже, кажется, логика – несмотря на напыщенность тирады – там были.
– Философствуешь ты знатно, – проговорил Холд. – Допустим, зерно я уловил. Ну а если по существу?
– Можно и так. Думаю, нимфа имела в виду, что, прежде чем идти к хозяину Темного леса и спасать мир, нам нужно стянуть бреши – но не в границах, тем более мы на это, как выяснилось, и вовсе не способны, а в самих себе. Избавиться от зияния пустоты внутри. Решить свои проблемы – если совсем по-простому И так стать сильнее, цельнее, обрести новую мощь. Нюнхо на самом деле сказал то же.
– Тот шаман?
– Угу.
– Он сказал: «Признай». Но не вину, не поражение, не правоту…
– Конечно, нет, – неожиданно тепло сказал лекарь. – Я же просто поддевал тебя. Я еще у него в шатре все понял.
– Так а что тогда? – в нетерпении крикнул Холд. Шарады и метафоры, тут лекарь был прав, совсем ему не нравились и даже истощали.
– Каза.
– Что?
– Признай Каза.
– Что?
– Признай Каза
