Для проведения церемонии была создана комиссия под председательством старого графа Адлерберга. Верховным маршалом (распорядителем) был назначен князь Сергей Михайлович Голицын. Основная же тяжесть работ пала на плечи московского генерал-губернатора графа Закревского и гражданского губернатора генерал-майора Синельникова.

Волнения в Москве начались в мае, когда на Ходынском поле стал лагерем двойной комплект гвардейских полков. Гвардейская кавалерия разместилась частью в Москве, частью в окрестных селах.

Ходынка превратилась в один из центров московской жизни. Там, посреди поля, была устроена огромная ротонда, в которой давались танцевальные вечера и, Боже великий, сколько надежд возлагалось на эти вечера, сколько девичьих сердец билось в волнении при виде гусаров и кавалергардов, измайловцев, семеновцев и преображенцев… Завязывались то ровные, то бурные романы, страсти кипели нешуточные. Матери и опасались и поджидали, чтобы дело выгорело наверняка. Отцы… но вот, может быть, впервые за долгое время московское дворянство не просто покорно ожидало праздничных торжеств, а незаметно втянулось во все усложняющееся обсуждение вопросов политических, да не заморских, об Испании или Англии, а наиближайших. Ездили друг к другу в гости, собирались в Английском клубе и прикидывали, что надо бы делать, а что не надобно вовсе. В разговорах заходили далеко, сами подчас пугаясь.

А по тряским московским мостовым все лето катили коляски, дормезы, кареты, брички, а то и воспетые Соллогубом тарантасы. Дворянство съезжалось в старую столицу, всеми способами стремясь попасть к торжеству. Съезд был небывалый.

Следствием оного стала дороговизна: наем кареты на день стоил уже не 4 рубля, а 20 и более; за квартиры на время коронационного месяца стали брать столько, сколько ранее за год. Но дворянство еще не обедняло и, ворча и негодуя, либо платило, либо по недостатку средств пристраивалось к богатым родственникам. Неудержимо тянуло в Москву на редкостный праздник, о котором внукам можно будет рассказывать.

Едва ли кому из них приходила в голову мысль о том, что они прибыли на последнюю «дворянскую» коронацию, что время их господства в России подошло к концу.

Новостей было много, за всеми и не уследишь. Дом генерал-губернатора был отделан для брата царя Константина Николаевича, но тот медлил с приездом. Государь объявил прощение участникам декабрьского мятежа, и они, один за другим возвращались из Сибири, вызывая почтение и какое-то беспокойство. Царский любимец генерал-адъютант князь Александр Барятинский был назначен наместником на Кавказ, и считалось за приятный долг представиться ему и поздравить с назначением. На ходынских танцах поражала красотой госпожа Дубельт, дочка покойного Александра Пушкина. Закревский, неумолимо верный николаевскому духу, приказал взять подписку с ненавистных ему славянофилов Хомякова, Константина Аксакова и Кошелева, обязав их в дни коронации не показываться на публике в зипунах и сбрить бороды. Озадаченные Хомяков и Аксаков дали подписку, а насмешник Кошелев дерзко ответил обер-полицмейстеру, что обрить его можно будет только силой. Его и оставили в покое. В конце июля прибыли восемь иностранных принцев крови и 138 членов дипломатического корпуса.

Официальные церемонии начались с прибытием из Петербурга 12 августа Императорских регалий. В тот же день прибыли великие княгини Елена Павловна и Екатерина Михайловна с супругом, принц Ольденбургский с супругой и детьми.

13 августа прибыли вдовствующая императрица Александра Федоровна и великая княгиня Мария Павловна, вдова герцога Саксен-Веймарского, великий князь Николай Николаевич с супругой Александрой Петровной.

Государь император прибыл 14 августа в 10.25 вечера на станцию Химки с государыней императрицей Марией Александровной в сопровождении наследника цесаревича Николая Александровича, великих князей Александра, Владимира, Алексея, великой княжны Марии, великого князя Константина Николаевича и великой княгини Александры Иосифовны с августейшими их детьми, великой княгини Марии Николаевны.

На экипажах по вновь устроенному иллюминированному шоссе императорская семья проследовала до Петровского дворца, традиционного места остановки государей перед въездом в Москву. Вдоль дороги, несмотря на поздний час, стояли толпы народа. Возле дворца императора встречал граф Закревский. Стоял почетный караул из лучших солдат и офицеров Преображенского полка. Во дворце состоялось краткое молебствование.

Наступил пик коронационных торжеств. Жизнь приобрела небывалую полноту и яркость. Еще недавно событием была случайная встреча с любым князем, а нынче дворянские девицы отмечали в своих дневниках и письмах подругам, по злому року лишенным счастия пребывать в Москве, лишь минуты лицезрения государя, его братьев и детей. По общему мнению, Александр Николаевич был душка, красавец, приятнейший и добрейший…

Признаться, государь мог очаровать не только уездных барышень. В свои тридцать восемь лет он был высок, как и батюшка, ростом, так же строен, хотя, по мнению старичков, не хватало ему державной суровости, от которой холодок по коже пробегал. Но тут были видимая открытость, приветливость не к избранным, а ко всем без исключения, подчеркнутая доброжелательность. Подкупала добрая улыбка, нередко трогавшая густые белокурые усы и бакенбарды. Таков был государь в Москве на балах и вечерах. Но бывал он и другим.

15 и 16 августа Александр Николаевич осматривал войска на Ходынке и под Москвой. Армия и ее устройство оставались первым его делом. Восьмидесятитысячные войска, насколько он мог увидеть, были в хорошем состоянии, но то была гвардия. Армия же, ослабевшая, побитая и униженная, нуждалась в его заботе. Следовало предпринять нечто кардинальное. Он сменил министра и занялся вопросами военной формы. В 1855 году этому были посвящены 62 приказа по военному министерству, из которых, впрочем, не все отвечали делу укрепления обороноспособности. Согласно одному из них, на генеральской каске султан из белого волоса заменялся султаном из петушиных перьев, а вместо привычных летних панталон генералам предлагались шаровары, причем зимние – из красного сукна. Остроумцы изощрялись по сему поводу, и многие повторяли занятные стишки, кончавшиеся так: