Граф посылал их в Оперу и Комеди Франсез с тем, чтобы после дали полный отчет и о спектаклях, и о публике. В те дни весь Париж стремился на очаровательную комедию Альфреда Мюссе «Каприз». Особая пикантность постановки состояла в том, что прежде Парижа эта пьеса шла в Петербурге и с большим успехом. Сам Орлов съездил раза два в Оперу, насладился «Севильским цирюльником», а после попросил позвать в ложу композитора. Модный «Риголетто» ему не понравился. Альбединский уговаривал его послушать прелестную последнюю оперу Верди «Травиата», но граф только фыркнул. Поехали сами, а вернувшись из Оперы, случайно увидели, как Орлов фехтует со своим камердинером канделябрами. Одно слово, чудит старик!

Между тем, сидя на диване, Орлов сделался парижским «львом», привлекал всеобщее внимание и многообразный интерес. Тому способствовало многое: слава боевого генерала и опытного дипломата, репутация ближайшего друга покойного российского императора, нынешнее положение главы российской делегации на конференции, где все, казалось, было против русских, но, по ощущению опытных людей, возможны были изрядные неожиданности. Создателем ожидаемых неожиданностей и, добавим, весьма основательно, считали именно графа Алексея Федоровича.

Этому пожившему и все познавшему царедворцу хватало славы, власти и богатства, некоторое их увеличение было бы, конечно, приятно, но не более. Другое двигало им – любовь к России, стремление помочь родине, воодушевлявшие его честолюбие с младых лет. И с юношеским азартом, прикрываясь маской равнодушной усталости, семидесятилетний старик врубился в самую гущу мировой политики.

Конференция тянулась долго. Первым прибыл в Париж барон Бруннов. 14 и 16 февраля он имел встречи с председателем конгресса французским министром иностранных дел графом Валевским. Заметим, что именно российская сторона настояла на проведении конференции в Париже. Вначале предполагалось, что она откроется в Вене, и тогда преобладала бы австрийская линия, явно враждебная России.

Беседы с Валевским произвели на второго русского уполномоченного очень отрадное впечатление. По словам министра, император Наполеон хотел бы, чтобы начинающиеся переговоры увенчались успехом и для России. Сам император намеревался играть «умеряющую» роль перед лицом английской и австрийской делегаций, настроенных менее примирительно.

Английский уполномоченный лорд Кларендон прибыл 15 февраля, а 18-го имел свидание с Брунновым. Он был человеком робким и поначалу занял жесткую позицию, опасаясь оказаться в глазах общественного мнения Англии недостаточно активным защитником интересов Британской империи и сохранения англо-французского союза, угроза которому висела в воздухе.

После предварительных встреч Бруннов сообщал в Петербург, что предстоит много хлопот и затруднений. «Англичане показывают вид, что благоприятствуют Австрии в Европе, чтобы она помогла им в свою очередь в том, что касается Азии». Вообще же исход переговоров будет в значительной степени зависеть от Наполеона III. «Я смотрю так, что в этом истинный узел всех негоциаций». Ехидно отметив, что Австрия своим поведением во время войны потеряла дружбу России, но не приобрела тем дружбы противников России, Бруннов, однако же, советовал не отталкивать ее: «старые друзья – самые верные». Александр против этой строчки написал на полях: «Я нисколько на это не рассчитываю».

Граф Орлов прибыл в Париж позже других, 21 февраля. Он сразу встретился с Валевским и остался доволен визитом, сообщив в Петербург: «Я сказал все, мы расстались добрыми друзьями». 23 февраля он был принят Наполеоном. Беседа шла с глазу на глаз.

Наполеон был ласков и обнаружил не только желание мира, но и стремление завязать «личные, более интимные отношения между обоими государями». Орлов тут же вставил, что Александр II хочет не просто мира, но «справедливого и прочного мира», что, несомненно, «укрепит симпатии» между Россией и Францией.

Так было сказано главное: Франция не хочет воевать с Россией, а в одиночку ни Англия, ни Австрия воевать не будут, стало быть, угроза войны снята; Франция в ходе переговоров не будет полностью на стороне ни Англии, ни Австрии, и русской дипломатии открываются немалые возможности для усиления своих позиций и сопротивления унизительным уступкам; Франция явно заинтересована в сохранении России как сильной европейской державы в противовес в Европе – Австрии и Германии в лице крепнущей Пруссии, в Азии – в противовес Англии. Остальное было уже вопросами тактики.

В дипломатии Орлов был блестящим тактиком, и Парижский конгресс стал вершиной его дипломатической деятельности. Орлов хорошо знал Европу и ее главных политических деятелей, понимал безусловно главенствующее значение Франции и соответственно французского императора, ставшего на короткое время вершителем судеб мира.

Вторая империя была создана в 1852 году и основывалась столько же на силе полицейского гнета, сколько на политической ловкости Наполеона III. Всеобщее избирательное право формально сохранялось по конституции, но выборы проводились под бдительным надзором полиции. Правительство сделало все для полного искоренения недовольных. Люди арестовывались сотнями, пока оставшиеся на свободе не сочли за благо молчать, дабы избежать тюрьмы или убийственной ссылки в Гвиану. Иного приговора трибунал, разбиравший дела при закрытых дверях, без свидетелей и защитников, не выносил.

Судьбой страны распоряжались помимо императора государственный министр Руэр, краснобай, тесно связанный с банковскими воротилами, сводный брат Наполеона герцог Морни, занимавший пост председателя Государственного Совета, и граф Валевский, сын Наполеона I и польской красавицы графини Валевской.

Для русского дипломата, конечно, наибольшее значение имел Наполеон III, или «Наполеон малый», «вор с ножом за пазухой, взобравшийся на трон Франции», как его прозвал самый яростный противник поэт Виктор Гюго. Наполеон III был полной противоположностью русскому императору, хотя по прихоти судьбы они родились почти день в день (Наполеон на десять лет раньше). Племянник великого Бонапарта с юности познал падение с сиятельных вершин в изгнание, проявил бурную энергию и фантазию, организуя мятежи против Луи Филиппа, волю и стойкость при пожизненном заключении, смелость и дерзость при побеге из крепости Гам. Его жизнь могла дать материал для романа Дюма-отца. Ловкий, хитрый, грубо идущий к своей цели, – таков далеко не полный портрет человека, от которого во многом зависел исход Парижской конференции.