Раз посланник принес письмо, вероятно, получил он сведения не в устном виде, чтобы сам не знал, кто их отправил.

— Это не…

— Так что нам надо проследить, кто отправил посланника, выяснить, как он сам получил письмо, и посмотрим, сумеем ли мы вычислить, откуда оно пришло.

— Я его допрашивал, он ничего не знает.

— Надо надавить и проверить, сможем ли мы узнать, кто принял послание, а вдруг это даст нам зацепку на то, кто его отправил.

— Думаешь, все получится так просто, Влад?

— Почти наверняка нет. Но попробовать все равно надо. А я пока попытаюсь придумать другие варианты, которые можно попробовать, и мы будем пробовать одно за другим, пока что — то не сработает.

— Ладно. Направлю кого — то этим заняться; сам рисковать не могу.

— И еще одно. Как вернешься в контору, свяжись со мной псиончески и спроси, где я скрываюсь.

— На случай, если они подслушивают?

— Ага.

— Ладно.

— Крейгар, у нас все получится.

Он резко кивнул и удалился, ничего более не сказав.

* * *

«Разумной практикой является сочинять пьесы или романы сугубо об императорах, которые давно мертвы, но даже и тогда проявлять осторожность.

Была ли Криниста незнакома с этим правилом или же решила его проигнорировать, мы знать не можем никак.

«Последний настоящий журналист» был поставлен в «Трибуне» в первый день весны, 14 лиорна 297, практически без уведомлений. Тех, кто обычно обозревал театральные представления, постановка слишком рассердила, чтобы упоминать о ней, а те, кто с удовольствием оставили бы свой отзыв, не были театральными критиками, а потому о ней и не знали. Следует отметить, что ни режиссер Кераасак, ни Криниста даже не пытались прибегать к иносказаниям и обинякам: в пьесе открытым текстом говорилось об аресте Плотке, обвинении в клевете и тюремном заключении со смертным приговором.

Тем не менее, постановка могла бы пройти незамеченной, не будь она, согласно всем уцелевшим источникам, столь блестящим и могучим образцом театрального искусства, которое почли за честь воплотить в жизнь некоторые звезды тогдашней сцены.

Медленно, из уст в уста, весть о постановке распространялась все дальше, и все новые зрители приходили, дабы увидеть эту пьесу, пока наконец Двор уже не мог далее закрывать на нее глаза…»

* * *

Проблема в том, что Дерагар был в Организации, был ее частью. Так что Левая Рука не нарушала никаких обычаев Дома Джарега, используя его таким вот образом. Впрочем, если так подумать, я даже и не знал, важны ли вообще подобные обычаи для Левой Руки.

В любом случае смысла задаваться этим вопросом нет, оно мне не поможет придумать вариант, как спасти Дерагара, не позволив им убить меня.

И я ни за что не дам Крейгару сломаться. Позволить себя убить — такое меня тоже не прельщало, ведь это значит не только что они выиграют, а и что я буду мертв. А значит, никакой больше клявы.

Должен быть способ.

Когда на кону была моя жизнь, или когда я рисковал головой ради кого — то, все было совсем иначе. А тут — тот, кто мне не безразличен, мой друг, и он был в опасности из — за меня. Совсем новое ощущение. Которое мне не очень нравилось.

Я позволил всему этому еще покрутиться у меня в голове, пока не понял, что толку с этого не будет. Потом спустился вниз и взял книгу, решив, что пока я отвлекаюсь на что — то иное, скрытая часть моего сознания придумает что — нибудь полезное.

Не придумала.

10. ДЕНЬ 2 АКТ 4 СЦЕНА 6

Хореограф:

Пока с тобою мы едва знакомы, Пока не знаю я, на что ты годен. Бумажки перекладывал в конторе? С такою вот планидою позорной В моей работе ты не первый, право: Актеры, как колоды, все корявы, Их не учили двигаться на сцене — Итак, начнем, отринув все сомненья! Ты можешь танцевать? Ты можешь перейти дорогу, не подвернув при этом ногу? Ты можешь танцевать? Неужто даже это много? Да сжалятся над нами боги! От «края два» идешь, убогий, ты словно кетна из берлоги! Готов я в занавес рыдать! И это, видимо, надолго… Велеречивым кроя слогом Подальше бы вас всех послать!.. Ты можешь танцевать? Ты можешь танцевать? Ты можешь танцевать?.. * * *

Где — то через час мне стало не по себе, и я вновь прошел через зрительный зал, там все еще кипела работа, и оказался в лобби ровно в ту минуту, когда туда вошел Шоэн. Точный расчет времени, это всегда обо мне.

Он вручил мне записку от Крейгара, но там было просто: «Пока ничего, проверяем».

Ладно, надеяться, что повезет с первой же попытки что — то зацепить, несколько чересчур.

— Ладно, — сказал я Шоэну.

Он кивнул, неразборчиво проворчав, и развернулся, что почему — то меня разозлило. Хотелось сказать что — то едкое, но для этого не было никаких причин: Шоэн был тем, кем был, и хорошо делал то, что делал, и от него немало пользы, и мы могли ему доверять. Мы точно могли ему доверять. Я был в этом почти уверен.

Я смотрел ему в спину, пока он удалялся, в воображении моем рисовалось во всех подробностях, как Левая Рука вламывается сюда и взрывает меня волшебным… стоп, минуточку.