Я ожидал продолжения, но он так и сидел, задумавшись, и я наконец напомнил:

— Хмм?

— Что? А. Я просто подыскивал слова. Обычно мне этого не требуются, для такого писатели есть, их слова я и озвучиваю.

— Ну да.

— О таком трудно говорить. Но иногда я, ну, не знаю, растворяюсь, пожалуй.

— Растворяешься?

— В роли.

— В смысле становишься тем, кого играешь?

— Не совсем. Тут скорее когда весь процесс — реплики, паузы, жесты, — вообще уходит в сторону, а я просто делаю то, что делаю, и тогда я не могу ни забежать на реплику вперед, ни пропустить фразу, просто все это происходит со мной само по себе, а я словно наблюдаю со стороны. И это… о таком даже говорить трудно.

— Нет — нет, я понял. Со мной бывало нечто подобное.

— Так бывает нечасто.

— Совсем нечасто.

— Был бы еще способ, чтобы оно вот так случалось постоянно…

— Есть такой способ. Стань хорош в своем деле, делай что нужно — и надейся, что тебе повезет.

Он рассмеялся.

— О да, ты и правда об этом знаешь. А у тебя это что было?

— Когда меня пытались убить.

Он хохотнул, посмотрел на меня и перестал смеяться; я же улыбнулся.

— Лучше скажи мне, — проговорил я, — когда ты играешь свою часть пьесы, чувствуешь ли ты то, что должен чувствовать твой персонаж?

— Только когда меня хорошо так накрывает, — на это я усмехнулся, а он сказал: — Нет, серьезно. Некоторые именно так и работают, тот же Буррик.

Но для меня это просто выражения, жесты и движения, а я кто — то вроде кукловода, который дергает за ниточки и следит, чтобы ничего не запуталось.

— Ха.

— Ты что, разочарован?

— Чуток. То есть это все, получается, вранье?

— А что плохого во вранье?

— И то правда. Наверное, ничего плохого, если ты это делаешь хорошо.

Он поднялся, выдал в мой адрес нечто вроде салюта, собрал бумаги и вышел вон, оставив меня размышлять о вранье.

Помню, когда — то, я только начал встречаться со своей ныне бывшей женой Коти, у нас состоялся один из тех разговоров, который парочки всегда затевают, отчаянно желая узнать друг о дружке все и сразу. Мы пили кляву в уличном заведении в районе Канала, я все еще поправлялся после ранения. По факту, после нанесенного ею же ранения[31], но сейчас это неважно. И вот она тогда спросила меня, был ли я когда — нибудь напуган, вот прямо очень — очень.

Я замешкался, потом замешкался еще немного, прежде чем ответить:

— Ага.

Она рассмеялась.

— А зачем такая долгая пауза, Владимир? Или ты подумал, что я буду хуже думать о тебе?

— Не знаю, — сказал я. — В смысле, это случается нечасто — ты не хуже меня знаешь, что когда слишком занят, двигаясь, наблюдая и слушая, бояться времени особо и нет. Но — да, бывало такое; и — нет, я не знал, как ты это воспримешь.

Глаза ее смеялись, и она полушутливо поинтересовалась:

— Тогда зачем говорить правду?

Я сделал глубокий вдох.

— Потому что я еще не знаю, что у нас с тобой будет, но это может быть и настоящее, это может стать чем — то важным в моей жизни, понимаешь? А если так, я не хочу начинать это с вранья.

— О, — только и сказала она, внезапно серьезная.

— И, — добавил я, — если ты спросишь, когда я в последний раз был очень — очень напуган, я отвечу — вот прямо перед тем, как все это сказал.

И Коти потянулась через стол, накрыв ладошкой мою руку, позволив мне утонуть в ее карих глазах, бездонно — карих, и заявила:

— Тут нечего бояться.

Я позволил этим воспоминаниям растаять, как морской туман под ветром, и вернулся в холодное и пустое настоящее.

Выпил еще воды и направился в зрительный зал.

— Сообщение, босс, — крикнул Жестянкин. — Желтый браслет.

Когда делами здесь заправлял Влад, ему не нравилось, когда они перекрикивались, сидя в разных комнатах; Крейгар этого не понимал — ни тогда, ни теперь.

— И что там? — крикнул он в ответ.

— Не знаю. Говорит, «твоя рука».

Крейгар вздохнул, поднялся и, просто по привычке, проверил, что кинжал в поясных ножнах ходит свободно, а метательный нож удобно закреплен промеж лопаток. В каком — то смысле примета такая: попытка убийства никогда не происходит, когда к этому готовишься, соответственно любая подготовка — предотвращает какой — то вариант убийства. Чушь, конечно, но что есть, то есть.

Безвредный на вид пожилой текла с полминуты пялился в сторону Крейгара, прежде чем заметил, что он стоит там, удивился, низко поклонился и протянул свернутую в трубку бумагу — хорошую бумагу, отметил Крейгар, а не дешевый пергамент. Взяв свиток, он кивнул Жестянкину, чтобы тот выдал посланнику мелочишку, и пошел обратно в кабинет, на ходу разворачивая записку.

Потом прочел. Она была очень короткой.

Сел, прочел еще раз. Заметил, что руки его дрожат, и положил бумагу на стол.

— Жестянкин! Не отпускай посланника, мне нужно поговорить с ним.

— Ладно, он ждет.

— Пусть за ним кто — то присмотрит, чтобы не сбежал, и иди сюда.

Его секретарь возник на пороге.

— Динни присматривает. Что случилось, босс?

— Дерагара взяли.

Жестянкин моргнул.

— Ты о чем?

Крейгар протянул записку.

— Они сказали, что свяжутся.

Крейгар кивнул.

— Ты в порядке?

— Не уверен. Я уже знаю, кто они и чего хотят, но пока не знаю, что с этим делать.

— Думаешь, это все насчет Влада?

— Они решили, что я знаю, где он.

— А ты знаешь.

— Да.

— И они отдадут