«В чем дело, босс?»

«Не уверен.»

«Опять у тебя приступ «что — то не так, но я не знаю, что», как раз перед тем, как все идет наперекосяк?»

Я помолчал, пытаясь понять, что именно чувствую, а это никогда не было одной из моих сильных сторон.

«Не совсем, — наконец отозвался я, — скорее это… помнишь, когда мы отправились на Восток?[30]"

«Лучше бы не вспоминать.»

«Согласен. Но это то самое ощущение, словно я где — то застрял и не могу действовать, а только говорить другим, что делать.»

«Я думал, это и значит — быть боссом.»

«Это когда хочешь, а не когда приходится.»

«Знаешь, я столь тонким различиям не обучен.»

Держава сообщила, что пора посмотреть, не появился ли ужин. Что я и сделал. Да, появился.

Блюдо представляло собой противоестественный союз креветок, сосикок, гусятины, томатов и лука, смешанного с рисом, и я с удовольствием им занялся, поделившись с Лойошем, Ротсой и Тряпочником. Тряпочник одобрил, хотя для него вышло слишком остро. Я бы согласился, но с давних пор привык верить, что если у меня пожар во рту, в глотке и в носовых пазухах, а я делаю вид, что мне нравится, это помогает мне выглядеть круче. И все же было вкусно; если выживу, надо будет узнать, у кого это куплено.

У джарегов во рту, кстати сказать, нет как бишь их там зовут, в общем, того, что отвечает за восприятие остроты — в отличие от людей и драгаэрян, — так что Лойош счет это очередной удобной возможностью посмеяться надо мной.

Тряпочник кратко поведал мне, каково это — вырасти в деревеньке в ближних окрестностях Адриланки, мать его работала меднокузнецом, а отец держал маленькую винодельню. Раз в десять лет они посещали Город, где проводили неделю, и вот во время одного из этих визитов увидели представление «Вид из гнезда», и Тряпочник, которого тогда еще так не звали, влюбился сразу и наповал. Он работал то в одном, то в другом театре с тех пор, как ему исполнилось девяносто, и никогда не желал для себя иной жизни.

— Даже несмотря на еду? — спросил я.

Он махнул кусочком креветки, зажатым между палочек, и сказал:

— Мне подходит.

Я хотел, конечно, сказать, мол, не понимаю, у тебя не работа, а полный отстой, ты следишь за задним входом, а потом обходишь здание и протираешь мебель в вестибюле, и это ты называешь — быть частью театра?

Однако выразить все это так, чтобы не было обидно, я не мог, а моему кинжалу это не понравилось бы.

Но, наверное, частично я его понял, потому что однажды Тряпочник сказал:

— Знаешь, этот взгляд, совершенно ни на что не похожий, взгляд, с которым люди выходят из зала в конце второго дня трехдневника, или в конце третьего дня четырехдневника. Я имею в виду, когда они уже полностью втянулись, и вот ты видишь, как все они идут домой и считают часы до возвращения. Они втянулись, они уже твои, и ты это знаешь. А потом взгляд в конце, когда они выползают, зная, что представление их преобразило, но еще не знают, как. Вот ради этого — стоит терпеть все, что угодно, просто чтобы быть частью этого. Даже когда эта часть… — он сделал неопределенный жест, скользнув взглядом окрест.

Нет, я по — прежнему не понимаю, и все же вроде как подобрался близко.

Наверное.

Мы доели, после чего Тряпочник вежливо предложил оставить мусор его заботам.

Я еще какое — то время расхаживал по театру и понял, что все больше и больше ощущаю себя зажатым в тесноте, не способным ничего сделать. Словно в клетке.

Сидеть в клетке — неприятно, и с головой от такого творятся странные вещи; но ведь это лучше, чем умереть, так ведь? А что клетка, так сиживал я и в худших.

Я все еще не компенсировал весь нужный мне сон, так что решил, что сегодня у меня короткий день, и направился к себе в «норку».

Дерагар изучил себя в зеркале и в последний раз поправил прическу.

Мысленно потянулся к отцу и сообщил, что на остаток вечера будет занят.

«Да, — отозвался Крейгар, — могу себе представить…»

«Не надо.»

В голове у него эхом отозвался смешок. Закончив приводить себя в порядок, он снова посмотрел на собственное отражение. Отражение забавлялось. Он забавлялся. Осознал, что ему не терпится, и не мог не усмехнуться. Помешает ли толика недоверия — в конце концов, она из Левой Руки, — получить удовольствие от ее общества, или добавит к общему опыту чуток трепета? А может, и то, и другое?

Так, главный вопрос: с подарком идти или нет? А если с подарком, с каким именно? Иначе говоря, он действительно ухаживает за ней, или просто знакомится достаточно хорошо, чтобы решить, хочет ли он этого? Главный аргумент за подарок — время, так у него будет повод убить оставшийся до встречи часок.

Ну же, Дерагар, ты что, ребенок?

Наконец он решил, что раз уж они сошлись в таком неформальном ключе, подарок — это риск слишком усилить связь. А еще, если задуматься, покрой одежды, пожалуй, несколько через край: бархат говорит то, что он вовсе не собирался говорить, а оборки вокруг шеи, нет, это просто неправильно.

Еще вопрос: нормальный меч или парадный?

Он покопался в шкафу, трижды изменил мнение, в итоге остался как было. Меч не брать, а вот кинжалы должны быть строго утилитарными.

Прогулка была бодрящей, вечер — приятным. Забавно, он даже почти подпрыгивал, входя в здание.

Никка встала, когда он вошел, и улыбнулась.

— Мило. Мне нравится костюм.

— Спасибо.

— Не слишком модно для клявы?

— Верно. Может, тогда выпить что — нибудь получше? Или даже поужинать?

— Конечно. За мой счет, раз уж ты взял на себя труд парадно одеться.

— Не такой великий труд. Сложно было разве