Я сидел и молчал, мысленно восхищаясь словоохотливой соседкой. А тётя Маша продолжала:

— Первый раз он к его матери вообще с цыганами пришел. Если бы не я, они б еще тогда её убили! Вон Ирину Ерёмину в прошлом году снасильничали и убили, а Дубовицкий мало того, что палки в колёса следствию вставлял, так вообще все материалы проверки барону показал, все жалобы, которые родители писали.

Характер повествования у соседки был то просторечный, а то вдруг весьма специфический. Мне показалось, что тётя Маша словно играет роль недалёкой бабки, но иногда срывается, допуская оговорки, характерные для образованного человека со специфическим образованием, и, скорее всего, юридическим. И почему-то я вдруг подумал, что ни капли бы не удивился, узнав, что соседка свободно владеет иностранным языком, а, может, что скорее всего, двумя-тремя. Эдакий Штирлиц на пенсии, только в юбке!

Заявление она написала. Шишкин убрал его в папку, протянул мне чистый лист бумаги:

— Пиши!

— Что писать?

— Заявление на Дубовицкого пиши! — влезла тётя Маша. — Всё пиши! Как он к твоей матери приходил с требованием написать отказ от претензий к Прохорову. Как угрожал тебе…

Я попытался возразить, но тётя Маша меня оборвала:

— Я сама слышала, что он грозил тебе и твоей матери проблемами. Ты-то уехал, а твою мать чуть не убили! Пиши давай!

Я подробно изложил весь пасквиль на нашего участкового, благо на память теперь не жаловался. Первым, разумеется, моё заявление прочла тётя Маша. Она ловко выхватила его у меня из рук, когда я протянул бумагу капитану. Шишкин от неожиданности даже закашлялся.

— Хороший у тебя почерк, — она одобрительно кивнула головой. — Всё разборчиво и подробно. И про умышленную порчу имущества тоже, то есть про сломанную дверь.

Заявление перекочевало к Шишкину. Капитан прочёл его, покивал головой, посмотрел на меня, поинтересовался:

— Точно, всё так и было?

Я не понял, про какой эпизод он спрашивал, но на всякий случай утвердительно кивнул. Шишкин достал еще один лист бумаги, написал на нём несколько цифр и свое имя-отчество:

— Это мои рабочий и домашний телефоны. Если возникнут проблемы, звони в любое время. Понял?

Я опять кивнул.

— Ну, а завтра-послезавтра я к тебе еще раз заеду. Вдруг что-то уточнить надо будет. Когда лучше? В какое время?

— Да лучше с утра, — ответил я. — Часов в десять самый раз, если что. Сейчас же каникулы.

В проеме двери показались милиционеры. Шишкин встал, подошел к ним:

— Объяснения взяли? Тогда поехали!

Он повернулся к нам, сообщил:

— Мы в опорный пункт доедем, участкового вашего с собой заберем в Управление.

И усмехнулся:

— Если вы, конечно, не возражаете.

Мы с тётей Машей, разумеется, возражать не стали.

Они уехали. Тётя Маша закрыла глаза, глубоко вздохнула, сказала:

— Сейчас, Антон, посижу минуточку и пойду. А то поздно уже.

Она, тяжело, с присвистом, дыша, облокотилась на стол. Лицо у неё стало совсем бледным.

— У тебя валидол есть? — еле слышно попросила она. — Как некстати-то!

Я бросил взгляд. У тёти Маши сердце в груди полыхало темно-багровым цветом. При этом пятно прямо на глазах росло, увеличиваясь в размерах, а его цвет становился всё темнее и темнее.

Старушка стала заваливаться лицом на стол. Я поспешно кинул в неё конструкт «исцеления», потом «регенерацию», ну, и, разумеется, до кучи пустил сгусток, эдакий лохматый шар, как я его видел, «живой» силы прямо в сердце, на всякий случай, лишним не будет, чтоб подстегнуть, а ну как вдруг встанет?

Очаг багрового огня так же быстро стал терять свой цвет, бледнея с каждой секундой.

Минуты две спустя тётя Маша подняла голову, посмотрела на меня и шумно выдохнула:

— Фу! Аж голова закружилась.

— Посиди, тёть Маш! — попросил я её. — Ты что-то вся никакая стала.

Тётя Маша подозрительно посмотрела на меня, повела плечами.

Красным цветом светились суставы в кистях рук, коленях и стопах. Я кинул по импульсу в каждый сустав. Красный цвет стал бледнеть. Тётя Маша согнула в локте одну руку, покрутила кистью, посмотрела на неё. Потом так же вторую. Встала. Повернулась.

— Засиделась я у тебя, — сказала она и громко крикнула. — Вовка! Володька!

В открытую дверь заглянул сосед. Заглянул сразу же, как только тётя Маша его позвала, словно стоял на лестничной площадке.

— Видишь, дверь пацану сломали? — скомандовала тётя Маша. — Прямо сейчас возьми молоток, подбей замок. Негоже спать с открытой дверью, когда всякая шантрапа по улице шарится! Помоги по-соседски.

Дядя Володя разве что едва не козырнул бабке, удивив меня в очередной раз. Он ушел, видимо за инструментом, а тётя Маша уже на выходе из квартиры, у самой двери повернулась ко мне и негромко сказала:

— Я всё поняла. Спасибо тебе. И это… Не надо про это рассказывать никому. А то всё это может плохо закончиться.

Она ушла. Дядя Володя возился с дверью недолго. Он раскрутил замок, подбил косяк какой-то планкой, укрепил, прикрутив поверх неё на шурупах металлическую пластину. Снова воткнул замок.

— Дай ключ, проверю! — попросил он.

Я протянул ключ.

— Отлично! Всё работает!

— Спасибо, дядя Володя! — поблагодарил я.

— Нальёшь как-нибудь, — смеясь, ответил сосед.

Мысленно я с этим согласился. Запер дверь и пошел в комнату на свое место — на диванчик за шкаф. И, едва коснувшись головой подушки, моментально уснул. Странно, но в эту ночь мне снился яркие красочный сон — про меня, маму, друзей и, почему-то, море…

Глава 24

О пользе советской медицины

Меня снова разбудил барабанящий стук в дверь. Я поднялся с кровати и, едва держась на ногах и шатаясь, стукаясь о стены прихожей, доковылял до двери:

— Кто там?

— Дед Пихто! — за дверью оказался мой дражайший родитель. — Открывай, хватит спать. День на дворе.

Я щелкнул замком, впуская отца в прихожую, прошел в комнату, напялил трико, посмотрел на часы. Было 8.00. Рано…

— Ты попозже не мог придти? — зевая, я включил газ, поставил на огонь чайник. — Восемь утра! У меня, в конце концов, каникулы!

Отец зашел в комнату. Я услышал, как скрипнуло кресло.

— Ты в больницу собираешься? — подал