Шрифт:
Закладка:
Я сидел и молчал, мысленно восхищаясь словоохотливой соседкой. А тётя Маша продолжала:
— Первый раз он к его матери вообще с цыганами пришел. Если бы не я, они б еще тогда её убили! Вон Ирину Ерёмину в прошлом году снасильничали и убили, а Дубовицкий мало того, что палки в колёса следствию вставлял, так вообще все материалы проверки барону показал, все жалобы, которые родители писали.
Характер повествования у соседки был то просторечный, а то вдруг весьма специфический. Мне показалось, что тётя Маша словно играет роль недалёкой бабки, но иногда срывается, допуская оговорки, характерные для образованного человека со специфическим образованием, и, скорее всего, юридическим. И почему-то я вдруг подумал, что ни капли бы не удивился, узнав, что соседка свободно владеет иностранным языком, а, может, что скорее всего, двумя-тремя. Эдакий Штирлиц на пенсии, только в юбке!
Заявление она написала. Шишкин убрал его в папку, протянул мне чистый лист бумаги:
— Пиши!
— Что писать?
— Заявление на Дубовицкого пиши! — влезла тётя Маша. — Всё пиши! Как он к твоей матери приходил с требованием написать отказ от претензий к Прохорову. Как угрожал тебе…
Я попытался возразить, но тётя Маша меня оборвала:
— Я сама слышала, что он грозил тебе и твоей матери проблемами. Ты-то уехал, а твою мать чуть не убили! Пиши давай!
Я подробно изложил весь пасквиль на нашего участкового, благо на память теперь не жаловался. Первым, разумеется, моё заявление прочла тётя Маша. Она ловко выхватила его у меня из рук, когда я протянул бумагу капитану. Шишкин от неожиданности даже закашлялся.
— Хороший у тебя почерк, — она одобрительно кивнула головой. — Всё разборчиво и подробно. И про умышленную порчу имущества тоже, то есть про сломанную дверь.
Заявление перекочевало к Шишкину. Капитан прочёл его, покивал головой, посмотрел на меня, поинтересовался:
— Точно, всё так и было?
Я не понял, про какой эпизод он спрашивал, но на всякий случай утвердительно кивнул. Шишкин достал еще один лист бумаги, написал на нём несколько цифр и свое имя-отчество:
— Это мои рабочий и домашний телефоны. Если возникнут проблемы, звони в любое время. Понял?
Я опять кивнул.
— Ну, а завтра-послезавтра я к тебе еще раз заеду. Вдруг что-то уточнить надо будет. Когда лучше? В какое время?
— Да лучше с утра, — ответил я. — Часов в десять самый раз, если что. Сейчас же каникулы.
В проеме двери показались милиционеры. Шишкин встал, подошел к ним:
— Объяснения взяли? Тогда поехали!
Он повернулся к нам, сообщил:
— Мы в опорный пункт доедем, участкового вашего с собой заберем в Управление.
И усмехнулся:
— Если вы, конечно, не возражаете.
Мы с тётей Машей, разумеется, возражать не стали.
Они уехали. Тётя Маша закрыла глаза, глубоко вздохнула, сказала:
— Сейчас, Антон, посижу минуточку и пойду. А то поздно уже.
Она, тяжело, с присвистом, дыша, облокотилась на стол. Лицо у неё стало совсем бледным.
— У тебя валидол есть? — еле слышно попросила она. — Как некстати-то!
Я бросил взгляд. У тёти Маши сердце в груди полыхало темно-багровым цветом. При этом пятно прямо на глазах росло, увеличиваясь в размерах, а его цвет становился всё темнее и темнее.
Старушка стала заваливаться лицом на стол. Я поспешно кинул в неё конструкт «исцеления», потом «регенерацию», ну, и, разумеется, до кучи пустил сгусток, эдакий лохматый шар, как я его видел, «живой» силы прямо в сердце, на всякий случай, лишним не будет, чтоб подстегнуть, а ну как вдруг встанет?
Очаг багрового огня так же быстро стал терять свой цвет, бледнея с каждой секундой.
Минуты две спустя тётя Маша подняла голову, посмотрела на меня и шумно выдохнула:
— Фу! Аж голова закружилась.
— Посиди, тёть Маш! — попросил я её. — Ты что-то вся никакая стала.
Тётя Маша подозрительно посмотрела на меня, повела плечами.
Красным цветом светились суставы в кистях рук, коленях и стопах. Я кинул по импульсу в каждый сустав. Красный цвет стал бледнеть. Тётя Маша согнула в локте одну руку, покрутила кистью, посмотрела на неё. Потом так же вторую. Встала. Повернулась.
— Засиделась я у тебя, — сказала она и громко крикнула. — Вовка! Володька!
В открытую дверь заглянул сосед. Заглянул сразу же, как только тётя Маша его позвала, словно стоял на лестничной площадке.
— Видишь, дверь пацану сломали? — скомандовала тётя Маша. — Прямо сейчас возьми молоток, подбей замок. Негоже спать с открытой дверью, когда всякая шантрапа по улице шарится! Помоги по-соседски.
Дядя Володя разве что едва не козырнул бабке, удивив меня в очередной раз. Он ушел, видимо за инструментом, а тётя Маша уже на выходе из квартиры, у самой двери повернулась ко мне и негромко сказала:
— Я всё поняла. Спасибо тебе. И это… Не надо про это рассказывать никому. А то всё это может плохо закончиться.
Она ушла. Дядя Володя возился с дверью недолго. Он раскрутил замок, подбил косяк какой-то планкой, укрепил, прикрутив поверх неё на шурупах металлическую пластину. Снова воткнул замок.
— Дай ключ, проверю! — попросил он.
Я протянул ключ.
— Отлично! Всё работает!
— Спасибо, дядя Володя! — поблагодарил я.
— Нальёшь как-нибудь, — смеясь, ответил сосед.
Мысленно я с этим согласился. Запер дверь и пошел в комнату на свое место — на диванчик за шкаф. И, едва коснувшись головой подушки, моментально уснул. Странно, но в эту ночь мне снился яркие красочный сон — про меня, маму, друзей и, почему-то, море…
Глава 24
О пользе советской медицины
Меня снова разбудил барабанящий стук в дверь. Я поднялся с кровати и, едва держась на ногах и шатаясь, стукаясь о стены прихожей, доковылял до двери:
— Кто там?
— Дед Пихто! — за дверью оказался мой дражайший родитель. — Открывай, хватит спать. День на дворе.
Я щелкнул замком, впуская отца в прихожую, прошел в комнату, напялил трико, посмотрел на часы. Было 8.00. Рано…
— Ты попозже не мог придти? — зевая, я включил газ, поставил на огонь чайник. — Восемь утра! У меня, в конце концов, каникулы!
Отец зашел в комнату. Я услышал, как скрипнуло кресло.
— Ты в больницу собираешься? — подал
