полуостровами и заводями».

Молога ушла под воду только в 1947 году. А пока отряды заключенных наведывались в полузатопленный город, бывал там и Катунин. Одно из его лагерных стихотворений помечено — «Молога, 1944 год»:

Скоро ли тюремные подушки Кончу мять невинной головой? Вспомнил я, у нашей деревушки Ель стояла, словно часовой. Подзабыл, кому она мешала, Топором ель тяпнули со зла. Падая, сердечная, стонала, И слезой текла по ней смола.

Это стихотворение, написанное в тех местах, где стояла когда-то деревенька Большой Борок, выражает и судьбу Павла Груздева — это словно о нем, в 44-м году тоже отбывающем лагерный срок — только не в Волголаге, а в Вятлаге, на Урале…

Где же обещанные сказочные богатства и «счастье потомкам»? Вот выдержки из областных газет начала 90-х:

«Угличское и Рыбинское водохранилища положили начало превращению великой русской реки в цепь слабопроточных грязных отстойников. В результате в десятки раз снизилось самоочищение волжских вод, а плотины закрыли пути миграции осетровых рыб… За последующие годы число затопленных и подтопленных городов и поселков на Волге и ее притоках выросло до 96, и около 2500 сел и деревень прекратили свое существование из-за искусственных морей».

«Да, бороздят сегодня Рыбинское море огромные корабли, но особого приволья им нет, ибо треть моря составляет мелководье с глубиной менее 2 метров. Во много раз стало меньше рыбы, чем в любом естественном водоеме таких же размеров. Да и откуда ей быть, рыбе, если путь с низовьев Волги перекрыт плотинами, а море живет, подчиняясь ритму энергосистемы, и в угоду ему то и дело понижает уровень воды, обнажая нерестилища. А сама Рыбинская ГЭС? Она дает столько электроэнергии, что ее едва хватает для сравнительно небольшого города. Водохранилище, поглотив знаменитые мологские заливные луга и дубравы, продолжает наступление на сушу, подтачивая берега… Сама Волга являет собой сегодня практически антисанитарный водоем».

«Создав в главном кровеносном русле русской равнины тромбофлебит, мы неизбежно должны были получить кару Природы…»

«Чем аукнутся в недалеком будущем последствия грандиозного проекта, великого разлада с природой? Этого никто не знает, ибо нет серьезных исследований, прогнозов, а значит, и развитие огромного края планируется вслепую. Взять хотя бы сельское хозяйство, ставшее заложником у гигантского болота и той же величины холодильника «полезной» площадью более четырех с половиной тысяч квадратных километров».

Есть и другие мнения, считающие, что без Рыбинской ГЭС «этот край до сих пор находился бы во тьме».

«Конечно, электроэнергетическая мощность Рыбинской ГЭС несравнима с мощностью нескольких десятков ветряных и водяных мельниц, маслобоен и лесопилок Молого-Шекснинского междуречья, — можно возразить на это. — И все-таки ученые подсчитали мощности сотен тысяч экологически чистых двигателей того периода по всей стране с учетом оснащения их генераторами и пришли к выводу, что их мощность в три-четыре раза превысила бы мощность всего каскада волжских ГЭС».

Как тут не вспомнить знаменитое ленинское: «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны». Что такое Советская власть и что такое электрификация — о том молчат навечно забетонированные в плотинах и дамбах Рыбинской ГЭС останки узников Волголага.

«Но где же всё это было и когда? — восклицает автор очерка «День памяти Мологи» Ю.А. Нестеров. — Не во времена ли эпидемий чумы и холеры, не в древнем ли Вавилоне и не на строительстве ли египетских пирамид? Нет, шла середина XX века, и всё происходило у нас, в первой в мире социалистической стране…»

То, что исподволь ощущается в мологской трагедии, отец Павел сформулировал очень точно, назвав большевиков «варварами XX века».

Затопление Молоти отец Павел считал преступлением.

В начале 90-х годов, когда в Рыбинске в бывшей часовне Мологского Афанасьевского женского монастыря — единственном сохранившемся кусочке Мологской страны — решили организовать Музей Мологи, отец Павел оказал большую помощь сотрудникам музея. Батюшку привезли в Садовый переулок, где расположена часовня, и он, почти совсем уже слепой, показал, где находилась копия чудотворной Тихвинской иконы, как располагалось другое убранство, где были кельи для монахинь, какие хозяйственные постройки стояли во дворе — ведь он, будучи послушником Афанасьевской обители, частенько приезжал с сестрами в Рыбинск на базар, останавливаясь на монастырском подворье. Перечислил по памяти всех игумений Мологского Афанасьевского монастыря и подарил музею большую фотографию, где на фоне двухэтажного монастырского корпуса стоят все насельницы и насельники обители — год 1916–1917-й.

— А вот это, — показал пальцем батюшка в левый нижний угол фотографии, где среди других детей стоял маленький светлоголовый мальчуган в картузе и белой, подпоясанной ремешком, рубашке, — это я!

С каждым годом все больше мелеет Рыбинское море, все чаще выходит из воды древняя разрушенная Молога. Сначала бывшие мологжане, да и просто любопытные, отправлялись к месту упокоения города на лодках, желая «побродить» по его затопленным улицам. С открытием Мологского музея и созданием в Рыбинске «Землячества мологжан» экспедиции к Мологе приняли регулярный исследовательский характер. Участники экспедиций открыли даже сухопутную дорогу к затопленному городу — четырнадцать километров по суше от деревни Дуброво Некоузского района до Мологи.

В 1993 году вышел на короткое время из воды Мологский Афанасьевский монастырь — точнее то, что от него осталось… И сейчас, поздней осенью, когда пишутся эти строки, я узнала от участников последней октябрьской экспедиции, что древняя обитель святителей Афанасия и Кирилла вышла из воды во второй раз — лето 99-го было жарким… И хотя остались от древнего монастыря лишь обкатанные морем камни, кресты и витые чугунные решетки, кажется, вот-вот поплывет над печальным этим местом колокольный звон в память о сокровенном граде…

«И невидим будет Большой Китеж вплоть до пришествия Христова, что и в прежние