С этими словами Манассия ушел. Оставшись в одиночестве, минуту-другую Лоис взвешивала его слова и чувствовала, что они истинны: что, как ни сопротивляйся, как ни восставай против судьбы, все равно ей придется стать его женой. В подобных обстоятельствах многие девушки подчинились бы чужой воле. Потеряв все прежние связи, не получая известий из родной Англии, живя в условиях тяжелой, монотонной рутины семьи, возглавляемой единственным мужчиной, которого считают героем просто потому, что другого нет, – все эти обстоятельства стали бы убедительным основанием принять предложение. Помимо этого, многое в те дни и в тех краях влияло на воображение. Существовало широко распространенное мнение о проявлениях духовного влияния, о прямом воздействии как добрых, так и злых духов. В качестве божественного указания было принято тянуть жребий, наугад открывать Библию и в виде руководства свыше читать первые строки, на которые упал взгляд. Раздавались странные звуки: считалось, что это вздохи и даже крики злых духов, еще не покинувших те пустынные места, которыми издавна владели. Перед глазами то и дело возникали смутные, таинственные видения: например, Сатана в причудливом обличье в поисках жертвы. А в начале бесконечной холодной зимы все давние суеверия, старинные искушения, страхи и пересуды особенно оживлялись. Занесенный снегом Салем выживал как мог. Долгие темные вечера, тускло освещенные комнаты, скрипучие коридоры, заваленные различным хламом, убранным с улицы от мороза, откуда по ночам доносились звуки, напоминавшие падение тяжелых предметов, а утром все оказывалось на своих местах. Да, жители привыкли воспринимать звуки отвлеченно, а не в сравнении с абсолютной ночной тишиной. Подбиравшийся по вечерам к окнам странный, похожий на привидение белый туман в сочетании с более далекими природными явлениями: падением могучих деревьев в окружавшем городок лесу, пронзительным кличем случайно подошедшего слишком близко к домам белых людей в поисках своего лагеря индейца, жадных криков почуявшего скотину голодного хищника… В памятную зиму 1691/92 года зимняя жизнь в Салеме текла не просто странно и причудливо, а пугающе. Особенно жуткой она показалась недавно приехавшей в Америку одинокой английской девушке.

А теперь представьте, что Лоис существовала под постоянным давлением твердого убеждения Манассии в том, что ей суждено стать его женой, и поймете, что девушке хватало мужества и моральной силы, чтобы ему противостоять: упорно, несгибаемо и в то же время вежливо. Вот, например, один случай из многих, когда нервы ее испытали сильнейшее потрясение, особенно если учесть, что много дней подряд приходилось сидеть дома, в полутьме, так как даже в полдень из-за метели свет в окна почти не проникал. Приближался вечер, и огонь в очаге казался веселее тех, кто сидел вокруг. Весь день не прекращалось жужжание маленьких прялок, и запас льна в гостиной стремительно подходил к концу. Грейс Хиксон отправила племянницу в кладовку за новой порцией кудели, чтобы успеть до полной темноты, когда без свечи ничего не увидишь. А свеча в полной горючих материалов кладовке могла стать источником пожара, особенно в сильный мороз, когда каждая капля воды замерзла. Лоис с опаской пошла к лестнице по длинному узкому коридору, откуда по ночам доносились странные звуки, которые все слышали и шепотом обсуждали, а для поддержания храбрости негромко напевала тот вечерний гимн, который часто слышала в церкви Барфорда: «Славлю Тебя, мой Бог, вечером сим!» Пение ее помешало услышать дыхание и звуки движения. И только набрав кудели, уже собираясь вернуться в гостиную, совсем близко, практически возле уха, она услышала голос Манассии:

– Ну что, слова еще не снизошли? Ответь, Лоис! Снизошли на тебя те же слова, что с утра до вечера твердят мне: «Женись на Лоис!»?

Девушка вздрогнула и побледнела, однако ответила без промедления, четко и ясно:

– Нет, кузен Манассия! И никогда не снизойдут!

– Значит, придется еще подождать, – негромко, словно про себя, пробормотал молодой человек. – Смирение, только смирение.

Мистер Нолан вернулся в канун Рождества 1691 года, когда несколько старейших жителей города уже отошли в лучший мир, в то же время приехали новые, молодые поселенцы, а сам мистер Таппау стал старше и, как предполагали благожелатели, мудрее.

Зная об увлеченности Фейт, Лоис живо интересовалась событиями (внимательный наблюдатель сказал бы, что значительно больше самой кузины). Во время обсуждений возвращения молодого пастора прялка Фейт вращалась не быстрее и не медленнее, чем прежде, нить никогда не рвалась, лицо не покрывалось румянцем, а глаза не поднимались с внезапным интересом, но после многозначительных намеков Пруденс Лоис безошибочно читала вздохи и печальные взгляды кузины даже без помощи импровизированных песен Натте, где беспомощная страсть любимицы представала в завуалированном виде, понятном лишь чуткому, сострадательному сердцу. Время от времени из кухни доносились странные песнопения индианки на смеси родного языка с искаженным английским, сопровождавшиеся неземными ароматами из кипевшего на плите горшочка с травами. Однажды, почувствовав в гостиной необычный запах, Грейс Хиксон воскликнула:

– Натте опять взялась за свои языческие обряды! Право, если ее не остановить, обязательно что-нибудь случится!

Однако Фейт проявила несвойственную ей расторопность и, пробормотав что-то насчет прекращения действа, опередила матушку в ее намерении отправиться в кухню. Плотно закрыв за собой дверь, она о чем-то заговорила со служанкой, но слов никто не слышал. Фейт и Натте объединяла привязанность более глубокая и крепкая, чем кого бы то ни было из замкнутых, самодостаточных членов семейства. Лоис иногда чувствовала, что ее присутствие мешает откровенной беседе кузины со старой служанкой. И все же она любила кузину и чувствовала, что та относится к ней лучше, чем к матери, брату и сестре. Первые двое не понимали невысказанных чувств, а Пруденс выслеживала их ради собственного развлечения.

Однажды Лоис сидела в гостиной за своим рабочим столиком, в то время как Фейт и Натте о чем-то шептались на кухне. Внезапно входная дверь распахнулась, и вошел высокий бледный молодой человек в облачении священника. Сразу подумав о кузине, Лоис вскочила и с улыбкой приветствовала того, в ком узнала мистера Нолана, чье имя уже много дней не сходило с языков горожан и кого с нетерпением ожидали.

Пастор был несколько удивлен столь жизнерадостным приемом незнакомки: очевидно, до него еще не дошли слухи об английской девушке, поселившейся в доме, где раньше его встречали мрачные, торжественные, неподвижные, тяжелые лица, ничуть не похожие на улыбчивое, веселое, чуть смущенное, простодушное личико юной особы, приветствовавшей его как старого доброго приятеля. Предложив гостю стул, Лоис тут же поспешила выйти позвать Фейт, поскольку она ничуть не сомневалась, что чувство, которое кузина испытывает к