те же хозяйственные работы: по очереди выгоняли и возвращали коров, собирали масло, которое неизменно взбивала Хозеа – пользовавшаяся особым доверием хозяйки угрюмая приходящая служанка. С приезда Лоис не прошло и месяца, как у каждой из девушек появилась своя большая прялка для шерсти и маленькая – для льна. Фейт отличалась крайней серьезностью, говорила мало, никогда не смеялась, но часто впадала в глубокую печаль, причины которой Лоис не понимала. Порой она пыталась развеселить кузину рассказами о жизни и обычаях старой Англии. Изредка Фейт слушала, но чаще по-прежнему думала о своем: кто знает, о прошлом или о будущем?

Суровые священники регулярно посещали дом с пасторскими визитами. В таких случаях Грейс Хиксон надевала чистый передник, чистый чепчик и оказывала такой щедрый прием, которого не знал больше никто. Из кладовки являлись лучшие угощения и выставлялись перед дорогими гостями. Выносилась парадная Библия, Хозеа и Натте отзывались из кухни, чтобы внимать сопровождаемому пространным толкованием чтению. После этого все присутствующие опускались на колени, а священник воздевал правую руку и молился за всевозможные группы христиан и за все мыслимые духовные потребности. И вот, наконец, снисходил до каждого из присутствующих в отдельности и проповедовал в соответствии с собственным представлением о его или ее нуждах. Поначалу Лоис не переставала удивляться соответствию проповедей внешним обстоятельствам каждого из подопечных, но заметив, что тетушка неизменно ведет со священником долгие беседы наедине, поняла, что святой отец черпает впечатления и знания из рассуждений «благочестивой женщины Грейс Хиксон». После такого открытия Лоис стала менее внимательно вслушиваться в молитву «о девице из дальних краев, через океан принесшей в душе семена заблуждений и позволившей этим семенам прорасти в древо зла, где могут найти приют злые духи».

– Молитвы нашей церкви нравятся мне больше, – однажды призналась Лоис в разговоре с Фейт. – В Англии ни один священник не может молиться своими словами, а значит, не имеет права судить других, чтобы решать, что им говорить, как сегодня утром это делал мистер Таппау.

– Ненавижу мистера Таппау! – коротко отозвалась Фейт, и в темных печальных глазах сверкнула яркая искра.

– Почему, кузина? Мне он кажется хорошим человеком, хотя его молитвы разочаровывают.

В ответ Фейт лишь упрямо повторила:

– Ненавижу его!

Острая неприязнь огорчила Лоис. Она инстинктивно расстроилась, поскольку сама отличалась желанием любить, с радостью принимала любовь и страдала при каждом проявлении враждебных чувств. Не зная, что сказать, она долго молчала. Фейт продолжала с яростью, но без единого слова крутить прялку, а когда нить порвалась, оттолкнула колесо и торопливо вышла из комнаты.

Тогда к Лоис неслышно подкралась Пруденс. Настроение этой странной девочки непредсказуемо менялось: сегодня она держалась ласково и общительно, а завтра вела себя насмешливо, если не грубо, и проявляла такое равнодушие к боли и страданиям других людей, что казалась едва ли не лишенной человечности.

– Значит, тебе не нравятся молитвы пастора Таппау? – шепотом уточнила Пруденс.

Конечно, Лоис расстроилась оттого, что ее подслушивали, но не захотела отказаться от собственных слов.

– Они нравятся мне меньше, чем те, что я слышала дома.

– А мама говорит, что раньше ты жила с неблагочестивыми людьми. Но не смотри на меня так сердито! Это же не мои слова. Сама не люблю молиться и не люблю пастора Таппау. Но Фейт его просто терпеть не может, и я знаю почему. Хочешь, скажу, кузина Лоис?

– Нет, что ты! Фейт не объяснила причину, а только она может отвечать за себя.

– Ну, тогда спроси ее, куда и почему уехал молодой мистер Нолан, и узнаешь. Сама видела, как Фейт часами о нем плакала.

– Тише, дитя, тише! – воскликнула Лоис, услышав шаги старшей кузины и испугавшись, что та поймет, о чем идет речь.

Правда же заключалась в том, что год-другой назад в Салеме разгорелся острый конфликт между двумя религиозными направлениями. Пастор Таппау возглавил более агрессивное и, соответственно, более успешное крыло. Вследствие раскола менее популярный священник мистер Нолан был вынужден уехать из города. Фейт Хиксон любила его самозабвенно, со всей силой страстного сердца, хотя сам молодой человек даже не подозревал о чувстве, а родственники оказались слишком равнодушными и невнимательными, чтобы заметить столь тонкие душевные движения. Однако старая индианка Натте все увидела и поняла. Она знала, почему Фейт внезапно утратила привязанность к отцу и матери, брату и сестре; почему потеряла интерес к привычной работе по дому и даже к самой религии. Натте безошибочно распознала смысл глубокой неприязни Фейт к пастору Таппау. Мудрая индианка поняла, почему девушка (единственная из всех белых, кого она любила) избегала старого священника, предпочитая прятаться в лесу, лишь бы не слышать его долгих проповедей и нудных молитв. Дикие, необразованные люди не рассуждают в духе «люби меня и мою собаку»; напротив, часто испытывают ревность к любимому существу. Скорее они рассуждают так: «Кого ненавидишь ты, ненавижу и я»[50]. Поэтому Натте прониклась к пастору Таппау еще более пламенной ненавистью, чем сама Фейт.

Долгое время причина неприязни кузины к священнику оставалась для Лоис загадкой. Однако, хотела она того или нет, а имя мистера Нолана осталось в памяти. Скорее из девичьего интереса к возможной любовной истории, чем из пустого любопытства она соотнесла различные мелкие поступки и слова с интересом Фейт к опальному пастору и в итоге получила ключ к постоянной печали кузины, причем Лоис обошлась без помощи любопытной и болтливой Пруденс, решительно отказавшись выслушивать ее сплетни, чем глубоко обидела девочку.

С течением осени Фейт становилась все молчаливее и грустнее. Она почти ничего не ела, смуглый цвет лица сменился болезненной бледностью, темные глаза ввалились и смотрели едва ли не безумно. Приближалось 1 ноября. Инстинктивно желая внести в унылую, однообразную жизнь хотя бы немного веселья и радости, Лоис рассказывала Фейт о различных наивных английских обычаях – конечно, не способных заинтересовать американскую девушку. Кузины лежали без сна в просторной неоштукатуренной комнате, служившей одновременно и кладовкой, и спальней. Той ночью Лоис особенно сочувствовала Фейт: слишком долго и тяжело та вздыхала. А вздыхала кузина оттого, что для слез горе уже стало давним и привычным. И вот Лоис терпеливо, молча слушала в темноте нескончаемые вздохи, считая, что даже такой способ самовыражения облегчит страдания. Но когда вместо того, чтобы лежать неподвижно, Фейт принялась конвульсивно дергать руками и ногами, Лоис не выдержала и все-таки негромко заговорила: опять вспомнила добрую старую Англию, старинные обычаи, постепенно коснулась темы Хеллоуина и принялась рассказывать о давних традициях, и тогда, и долгое время потом живших во всей стране и