— Что вы предпочитаете? — настойчиво повторил он.

— Ну тогда… — в моей голове заиграло воображение. — Тогда мне лозаннских устриц и…

— Не сезон-с, увы. Формулируйте свои желания сообразно времени года.

— Если не сезон, тогда зачем спрашивать, что я предпочитаю? Несите, что есть. Яичницу с колбасой, стакан апельсинового сока. Или на апельсины в этом году не урожай?

— Урожай-с.

— Тогда большой стакан.

Дворецкий отвесил поклон и удалился. Я разделся, вынул из шкафа халат и вдруг осознал, что устал, как собака. Сутки без сна. Споры, стрельба, откровения. Руки опустились, навалилась слабость. Я дунул на свечу, но свеча оказалась магической, под моим дуновением она даже не трепыхнулась. Я провёл ладонью над огоньком — он и не обжигал тоже, значит, спать придётся при свете.

В дверь постучали. Дворецкий с завтраком?

— Войдите, — позволил я.

Вошёл Фархунд. Он скользнул по комнате подозрительным взглядом и быстро закрыл за собой дверь.

— Ты один, друг мой?

Он беспокоился. На его лице застыла озабоченность, и, стало быть, пришёл он ко мне не ради дружеской беседы.

— Как видишь.

Но глазам он не поверил и принялся шептать заклинания, аккомпанируя словам жестами рук. Через минуту, не обнаружив ничего плохого, он облегчённо вздохнул и посмотрел на меня уже своим обычным добрым взглядом.

— Как я беспокоился за тебя, друг мой…

— Фархунд, у тебя какой уровень магии? — перебил его я.

— Второй. Игнатиус-ака, я пришёл разговаривать с тобой. Очень нужный нам с тобой разговор. Не будем отвлекаться на мелочах.

— Второй? Значит, ты сильный волшебник?

— Не сильный, нет, — он призадумался на мгновенье. — Хороший.

— Ну так если ты хороший волшебник, то мог бы догадаться, что я хочу спать и мне сейчас не до разговоров.

Фархунд повёл рукой, и моя сонливость, а вместе с ней и усталость, исчезли. О, как! Я снова был готов сражаться с гномами, бегать от законников, спорить с Василисой. Хотя насчёт спорить с Василисой я поспешил, будет достаточно, если я просто побегаю от законников.

— Что ты сделал?

— Я дал тебе хушҳолӣ ва қувват — бодрость и силу, друг мой. Но это скоро пройдёт, поэтому давай говорить, пожалуйста.

В общем-то, я так и так был готов говорить с ним, друг всё-таки, а друзьям отказывать нельзя, но с бодростью наше общение станет лучше.

— Слушаю тебя, Фархунд, что ты хотел?

— Есть одно дело, Игнатиус-ака, который ты должен знать, — он говорил тихо, как будто боялся быть подслушанным. — Пройдёт время — день, два, неделя, и Василиса попросит отдать артефакты, который ты добыл. Не отдавай! Это плохо. Неправильно! Пока артефакты твой, ты сильный и здоровый. Шумо бехатар ҳастед[14]. Как заберёт артефакты, сразу жизнь твой не будет значить сломанный сомони, дирам[15], копейка.

— Грош, — уточнил я. — Не будет стоить ломаного гроша. Кто это тебе нашептал?

— Не нашептал, не правильно говоришь! Ты нужен Василисе-джан, только пока ищешь артефакты, потом не будешь нужен. Она тебя пользует, и меня пользует, всех пользует. Только жабоид-ака и навка Кострома-джан ей нужны. Понимаешь?

— Не понимаю. Послушай, Фасфуд, если ты хороший волшебник, так наколдуй себе говорить по-русски без акцента.

— Ай, не о том думаешь! Думай, как артефакты не отдать.

— Ладно, подумаю. А почему она попросит отдать их? Почему она не может просто взять? С её колдовскими штучками ей и просить не надо, только пальцем шевельнуть.

— Не правильно рассуждаешь, Игнатиус-ака. Артефакты отнять просто так нельзя. Надо чтобы хозяин сам отдал, по доброй воле, или убить его. Ядвига сам тебе отдал, Никодима ты застрелил. Только так артефакт признает другой хозяин, иначе он ничего не станет делать.

Вон оно что. Помниться, Дмитрий Анатольевич говорил что-то на эту тему, дескать, существуют правила владения артефактами, да и Василиса ещё у входа во дворец была готова отнять у меня обрез, но не отняла.

Я посмотрел в честные глаза Фархунда.

— Получается, если я не отдам Василисе Горбунка и меч, она меня убьёт? Так?

— Не так! Она не убьёт. Она заставит, она умеет заставить. Но не сейчас — потом, когда ты станешь не нужен, когда лишишься мозг. Вақте ки шумо девона мешавед[16]. Станешь без ума.

— Здрасти приехали. А это сюда с какой полки свалилось?

— Азбикум! — Фархунд поднял вверх указательный палец.

— Что «азбикум»?

— Азбикум возьмёт твой ум, тебя.

— Так это наркотик что ли?

Фархунд призадумался и покачал головой.

— Не наркотик. Хуже. Он злой, он начинает владеть тобой, и ты становишься безумен.

Час от часу не легче. Безумен! Я принялся допытывать Фархунда, и с горем пополам вытянул из него всю информацию. Когда жабоид рассказывал об азбикуме, он забыл упомянуть, что чувствительность к азбикуму всегда обоюдна: ты чувствуешь его, он чувствует тебя — такой вот, получается, круговорот чувствительности в Миру, и на этой основе азбикум постепенно, день за днём, шаг за шагом овладевает сознанием человека и подчиняет его себе. Ох, что только не вытворяют такие подчинённые. Каждый чуткий обладает определённой стойкостью к азбикуму, у одних она сильная, у других слабая, но исход всё равно один: рано или поздно они сходят с ума, теряют память, кончают жизнь самоубийством. Как точно выразился Фархунд — азбикум забирает их себе. Теперь понятно, почему один из моих предшественников загремел в психушку, а другой убежал в лес.

Жабоид лгал мне с самого начала. Скотина! А для Василисы я был всего лишь расходным материалом. Одно только не понятно по-прежнему: зачем мы полезли в банк и почему хотели украсть Горбунка у Верлиоки, если без официального отказа хозяина любой артефакт бесполезен? Ну ладно кладенец, его всё равно в ячейке не оказалось. Но Горбунок-то был! Получается, жабоид изначально планировал убить Верлиоку? Вот же великий актёр: Игнатушка, стреляй… два витязя… В следующий раз надо будет в него самого выстрелить.

Как же мне надоели эти открытия. Сначала я узнал, что Василиса дочь Кощея, что она должна убить папу, теперь азбикум, который должен убить меня. Мне точно надо поспать, а утром на свежую голову обмозговать всё заново и… И надо было к стакану апельсинового соку заказать стакан коньяку.