— Боюсь, что у него черная рвота.

На следующий день кожа Фрегглза приобрела отчетливо желтый цвет, к тому же разбухла наподобие жабьей. Его мучили тяжелые головные боли и боли в спине, то и дело его рвало. А поскольку его желудок уже давно был пуст, шла только темная желчь. Он быстро угасал.

Медикаментов не было, и лечение было невозможно. Витус мог давать ему только воду, маленькими порциями по многу раз на дню, что хоть как-то облегчало плачевное состояние больного.

Через сутки Фреггз впал в горячечный бред, с закрытыми глазами бормотал бессвязные речи, не раз пытался заводить зловещее непотребство о девственнице и сатане, но закончить этот вздор у него не хватало сил, чему, честно говоря, все на борту были рады.

Двадцать четыре часа спустя он был уже настолько слаб, что едва мог дышать. А на следующий день умер.

Брат Амброзиус — уж никак не друг умершему! — собрался с духом, попросил у Господа прощения, что так мало имеет сочувствия к судьбе усопшего, и помолился:

Господь — пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня… Амен!

Он не до конца прочитал двадцать второй псалом Давида, потому что необычайно плохо чувствовал себя в тот день. Лоб его был в жару, и ему пришлось сесть, после того как закончил молитву.

То же творилось и с Брайдом, и с Коротышкой, которых тошнило и кружилась голова.

Витус также чувствовал, как тупая боль поселилась в затылке. Сначала он не хотел этого признавать и говорил себе, что все это лишь последствия удара — шишка по-прежнему украшала его голову, — но вскоре вынужден был признаться, что обманывает себя и что он так же заразился черной рвотой, как и все остальные.

Тем, кому следует знать.

Эти строки в судовом журнале «Галанта» да будут свидетельством бесчестного деяния, которое должно быть наказано и Богом, и людьми. 19 января anno 1978 наш мирный парусник был атакован пиратами и взорван. Предводителем их был дьявол в человечьем обличье по прозвищу Джон-Челюсть. Прозвище свое он получил по причине своей мощной нижней челюсти. Только восемь мужчин спаслись после кораблекрушения: Брат Амброзиус, монах-августинец; магистр юриспруденции Рамиро Гарсиа; карлик Энано; штурман Дональд О’Могрейн; Джошуа Брайд, корабельный плотник; матросы Фрегглз и Бентри, а также судовой врач Витус из Камподиоса. Кроме вышеназванных в живых остались две молодые дамы: мисс Феба и мисс Филлис. Следующим потерпевшим, которого чудом удалось выловить из воды, был Хьюитт. Мы плывем под парусом на бывшей шлюпке «Галанта», окрещенной нами «Альбатросом», и по грубым расчетам находимся на 15° северной широты; держим курс на запад в надежде достичь Антильских островов. Наш провиант скуден. На борту разразилась черная рвота. Мы беспрестанно молимся, но, если на то будет воля Господня, готовы предстать пред Ним все. Те, кто найдет это послание, должны отомстить дьяволу Джону-Челюсти. Лихорадка лютует. Времени остается немного. Матрос Фрегглз уже умер мучительной смертью и предан волнам. Прости нам, Господи, но мы сняли с него рубаху, панталоны и камзол. В одежде мы нуждаемся не меньше, чем в пропитании. Для защиты от солнца и всепроникающей морской воды.

Отец наш Небесный, в руки Твои предаем души наши.

Написано 1-го дня месяца февраля A.D. 1578

На борту «Альбатроса»

Витусом из Камподиоса, Cirurgicus galeonis.

Его трясла лихорадка, когда он держал журнал на ветру, для того чтобы высохли чернила. Потом захлопнул его и запер в шкап вместе с чернильницей и пером. Он с трудом владел собой, руки дрожали, его то знобило, то бросало в жар. Черная рвота! Кроме него, Амброзиуса, Брайда и Коротышки явные признаки заразной болезни были и у штурмана О’Могрейна, и у Бентри. И все-таки отважный О’Могрейн в одиночку продолжал вести «Альбатрос» правильным курсом. Странно, что Хьюитт и обе девушки были по-прежнему здоровы. Они что, заговорены от заразы? Правда, бытовало мнение, что раз переболевший черной рвотой, больше ею не заражался. Говорили еще, что она переносится комарами. Комарами? Но откуда, Боже всемогущий, взяться комарам на просторах открытого океана, где не видно даже вездесущих чаек?

Комары? Нет. Но, может быть, их личинки?

Его колотило. И не только из-за лихорадочных мыслей, но и потому, что ему вдруг стало страшно холодно.

Из личинок появляются комары. На всем белом свете, лишь бы было достаточно тепло. А личинки могли путешествовать вместе со шлюпкой. Или на двери, которая служила Хьюитту плотом…. Он взял себе на заметку при следующем удобном случае расспросить Хьюитта и девушек, не переболели ли они однажды желтой лихорадкой. Сейчас же его зубы выбивали барабанную дробь, а тело тряслось от пят и до макушки. Но он не имеет права болеть. Он же врач! Врач, который не может исцелить себя сам, ломаного гроша не стоит! Как он сможет помочь друзьям и товарищам, если сам будет лежать пластом? Смешно! Сейчас, сейчас он им поможет, только приляжет на минутку под теплый такелаж на дне шлюпки, только на минутку! На минутку…

— Эй, Хьюитт, не можешь рулить чуть поровнее? Чё, думаешь, суп сам по себе держится в миске?

— Прости, Феба, не получается. Но зато мы идем сейчас верным курсом, на запад, прямо на запад!

— Да? Ну ладно, видно, дело в волнах. Сегодня такие волны и ветер дует, как ошалелый. Но главное, что мы идем вперед, на запад, да, это главное, а, Филлис?

— Да-да, главное.

— Брайд скоро помрет, голову даю на отсечение, если это не так!

Филлис ничего не сказала.

— Да и другие на ладан дышат. — Феба с остервенением мешала суп. — Особо плох О’Могрейн. Его опять кидает то в жар, то в холод и снова вывернуло наизнанку. И это продолжается неделю, целую неделю! Он прям весь истаял. Я так боюсь за него! — Она попробовала свою бурду. — Хм, а ничего! Чуток хлеба и бобов в размазню капитана… А главное, последние капли пресной воды и вот вам то, что, может быть, не самое изысканное блюдо для дам, но тоже ничего… совсем ничего… Боже, надеюсь, это им поможет!

Филлис испуганно кивнула.

— Суп должен быть горячим, Филлис, понимаешь, горячим!