Только это Вышинский и мог контролировать. После показаний Лахузена обвиняемые и их защитники стали бомбардировать судей ходатайствами о вызове бывших нацистских руководителей в качестве свидетелей защиты. 3 декабря, на следующий день после отъезда Вышинского, его комиссия обсудила одну растущую угрозу. Похоже, в начале ноября советские обвинители наивно согласились на вызов сорока девяти свидетелей защиты, включая двух высших немецких военачальников – фельдмаршалов Вальтера фон Браухича и Герда фон Рунштедта, а также офицера группы армий «Центр» лейтенанта Рейнхарда фон Айхборна, служившего недалеко от Катыни[572]. Это правда? И если да, как это исправить?

Рагинский искал козлов отпущения. 4 декабря он доложил Вышинскому, что виноваты Руденко и Покровский. Они не протестовали против этих свидетелей, когда была возможность, и некоторых уже вызвали в суд. Рагинский размышлял, что защита, возможно, намерена завалить обвинение новыми запросами; он отметил, что у Заукеля уже стоят в очереди десять свидетелей и тот ходатайствовал о вызове еще тридцати шести. Рагинский ожидал, что свидетели защиты затянут процесс и, возможно, даже создадут ложное впечатление того, что существовало некоторое «историческое оправдание» нацистским преступлениям[573].

Рагинский сообщил и о других тревожных тенденциях. Например, он отметил, что Трибунал принял ходатайство защиты о том, чтобы приобщить к делу стенограмму речи Энтони Идена в палате общин в октябре 1942 года о прилете Гесса в Великобританию, а это угрожает всему обвинению «серьезными неприятностями». (Иден объявил, что Гесс прилетел в Шотландию в мае 1941 года с миротворческой миссией.) Рагинский также критиковал Руденко за то, что тот до сих пор не смог получить у Джексона документы, необходимые советскому обвинению, и жаловался, что это задерживает работу над советской вступительной речью[574].

Наконец, Рагинский переслал в Москву копию меморандума Максуэлл-Файфа, разосланного главным обвинителям в ответ на просьбу Джексона предоставить информацию о чувствительных для адвокатов темах в каждой из стран-союзников. В этом документе Максуэлл-Файф упомянул британскую политику в отношении Норвегии во время войны и историю британского империализма, а также подтвердил готовность британских обвинителей решительно протестовать в случае, если подсудимые попытаются (давая показания или через своих адвокатов) выдвинуть встречные обвинения против любой из стран-обвинителей[575].

Меморандум Максуэлл-Файфа не успокоил советскую сторону. 5 декабря на заседании комиссии Вышинского (втором после его отъезда) Горшенин и Рагинский разоблачили то, что казалось им англо-американской интригой. Ранее в тот же день Максуэлл-Файф объявил, что Олдерман представит и американские, и британские документы об агрессивной войне нацистов против Советского Союза. Комиссия все еще злилась на отказ англо-американцев разделить с советской стороной пункт обвинения о преступлениях против мира и поручила Руденко, чтобы тот снова потребовал у других делегаций немедленно передать ему все «документы об агрессии в отношении СССР», а также списки всех документов, которые американцы и британцы планируют представить суду. Он также должен был сделать выговор своим американским и британским коллегам за нарушение того, что комиссия называла «принципом коллегиальности»[576].

Когда рапорт Рагинского дошел до Москвы, он встревожил Вышинского. 6 декабря он потребовал от Горшенина, чтобы тот немедленно сообщил, что́ ответил Джексон на последний запрос Руденко, касающийся предоставления документов о нацистском вторжении в Советский Союз. Горшенин должен был сделать все возможное, чтобы довести это дело до успешного завершения. «Действуйте быстро и немедленно информируйте нас», – приказал Вышинский. Он чувствовал, что после его отъезда комиссия потеряла решительность, и велел Горшенину и Рагинскому быстро разработать план балансировки процесса: нужно было точно определить, когда Руденко произнесет свою вступительную речь, когда советским обвинителям нужно будет подать ходатайство о вызове свидетелей и когда у них будет возможность перекрестно допросить свидетелей обвинения от других стран и свидетелей защиты. Он повторил, что вызов любых будущих свидетелей необходимо отложить до того момента, когда советская сторона представит свое обвинение[577].

В конце Вышинский обратился к самому важному вопросу: Джексон не уставал предупреждать «о возможных политических выпадах» со стороны защиты. Вышинский понимал, что защита попытается обвинить Советский Союз в военных преступлениях и других нарушениях международного права[578]. Советские руководители не собирались делиться физическим экземпляром своего списка запретных тем с западными державами. Вместо этого они включили в группу обвинителей еще одного инсайдера, Николая Зорю, поручив ему препятствовать разглашению советских государственных секретов в зале суда[579]. Зоря, служивший в прокуратуре начальником отдела по надзору за органами милиции, знал размах советских махинаций и степень советской уязвимости – и понимал, насколько высоки ставки.

Тем временем НКВД воспринял призыв Вышинского к бдительности как сигнал к преследованию отдельных членов советской делегации за неумение отстоять советские интересы. Советская политика доносительства – крайне разрушительная черта сталинизма – была перенесена в Нюрнберг. Сотрудники госбезопасности теперь обвиняли помощника обвинителя Георгия Александрова в работе против советских интересов. Они сообщали в Москву, что он позволил нацистам-подсудимым оскорблять Советский Союз, когда допрашивал их в октябре в нюрнбергской тюрьме. Александров в отчаянной попытке исправить эту характеристику сказал Горшенину, что никаких оскорблений не было и это может подтвердить Покровский (который присутствовал на всех этих допросах). Для Александрова очистить свое имя было вопросом жизни и смерти. Он жаловался, что ложь и сплетни создали «нездоровую обстановку», и просил советских руководителей провести специальное расследование, чтобы установить, кто «виновен» в распространении дезинформации, и призвать виновных к ответу[580]. Но советские руководители предпочли проигнорировать эту жалобу.

* * *

Кармен приехал в Нюрнберг, чтобы запечатлеть судебный процесс для потомков и подчеркнуть ведущую роль советского народа в победе над Германией[581]. Но начало Нюрнбергского процесса оказалось американским шоу, где Джексон был звездой, а Олдерман играл ключевую роль второго плана. День за днем Полевой, Вишневский и другие советские журналисты и писатели передавали подробности американских пунктов обвинения, Халдей делал фотографии, а Кармен записывал судебную драму на кинопленку.

Но столь же драматична была и закулисная политика МВТ – «кулуарное» общение между обвинителями и секретные совещания комиссии Вышинского; и те и другие фундаментально влияли на происходившее в нюрнбергском зале суда. В первые недели процесса напряжение между странами-обвинителями и внутри советской делегации нарастало. Визит Вышинского в Нюрнберг катализировал и активность советской делегации, и ее нарастающую недееспособность. Американцы продолжали расширять охват своего обвинения и присваивали темы, которые советская сторона считала своими, а немецкая защита продолжала собирать свидетелей, способных дать показания о советско-германском сотрудничестве. Представители на Лондонской конференции договорились, что МВТ будет заниматься исключительно преступлениями европейских стран Оси. Однако Сталин не имел особых оснований верить, что западные страны сдержат свои обещания. На этом