Шрифт:
Закладка:
Тайра вздрогнула.
«Наверное, сильно болит».
Лечение давалось ему легко – похоже, что в прошлой жизни он чаще спасал людей, чем убивал. Сперва он снял воспаление: это должно было уменьшить и боль. Затем тщательно изучил с помощью морт повреждения и убедился, что вред, по счастью, невелик: связки растянулись, но сам сустав был цел. Аккуратно срастив повреждённые волокна, Алар снова прощупал лодыжку пальцами, убедился, что всё хорошо, и лишь затем глянул на Тайру снизу вверх, продолжая удерживать ступню, неожиданно маленькую и изящную для кьярчи.
– Не скрывай от меня, если тебе плохо, – попросил он негромко, стараясь, чтоб голос звучал мягко, без укора и раздражения. – Я никогда не стану ни осуждать, ни насмехаться. И дурно о тебе тоже не подумаю.
У неё угол рта дёрнулся.
– Всё-то ты знаешь, всё-то понимаешь. Тебе, поди, и морт эта твоя не нужна, чтобы мне в душу заглянуть?
Алар сжал пальцы на изящной ступне чуть сильнее; раздражение, которое охватило его недавно при мысли, что Тайра скрыла своё увечье, исчезло… нет, верней, не исчезло, а переплавилось в иное чувство, горячее, требовательное.
То, которому было не место – здесь и сейчас.
– Нет. Не нужна.
– Потому что ты триста лет прожил и не таких повидал? – фыркнула она.
– Потому что я смотрю на тебя и не отвожу взгляда.
Сказал – и понял, что это правда.
И сразу стало спокойнее.
А у Тайры глаза потемнели вдруг – зрачки расширились. Медленно, очень медленно высвободила она ногу из его хватки… и провела ему по щеке боком стопы, легко, почти без усилия.
Кожа была нежной и очень горячей.
Алар опустил веки.
– …что ты делаешь?
– А то ты не знаешь, – тихо ответила Тайра, однако ногу не убрала. Наоборот, прижала сильнее. – Если и впрямь меня насквозь видишь, то, верно, понимаешь.
Даже с закрытыми глазами он ясно видел, как поднимается; как толкает её на постель – нежно, чтоб не спугнуть, но и так, чтоб не дать путей к отступлению; как снимает с неё непривычные, неудобные одежды, неторопливо, все семь слоёв – чтоб можно было наконец прильнуть всем телом к горячей коже, поцеловать сладкий рот, дерзкий, умелый… или наоборот, не знавший прежде поцелуев.
И то и другое было бы хорошо.
«О чём я думаю только».
– Не сейчас, – произнёс он вслух осторожно, точно опасался разбить её неверным словом.
– Потому что ты ту рыжую девку забыть не можешь? – зло бросила Тайра.
Это укололо неожиданно глубоко; Алар вздохнул перед тем, как ответить, чтобы не сказать лишнего.
– Потому что я пока не понимаю сам себя. Кто я теперь? Пытаться ли мне вернуть себя прежнего? Или всё ушло и не стоит гоняться за эхом? – сказал он негромко. И – склонил голову, потёрся щекой о свод её стопы. – Даже если все сомнения отодвинуть в сторону… Я-то знаю, чего хочу, и вижу, к чему это приведёт. А ты… у тебя и мужчины ведь пока не было, верно?
Тайра вспыхнула – и лягнула его пяткой в лоб. Попыталась, вернее – он без труда поймал её за лодыжку и поцеловал, не то извиняясь, не то поддаваясь жаркому чувству внутри.
– Пусти!
– Рейна за дверью. А через три дня мы приземлимся в Кашиме, и я не знаю, чего там ждать… Дай мне время, Тайра. И ноге своей тоже: день-два она ещё поболит, не опирайся слишком сильно.
Алар отпустил её наконец – и вышел. В голове был сумбур; хорошо хоть, лицо оставалось спокойным, а иначе не избежать бы расспросов от Дёрана и от Рейны… Одно он понимал хорошо: ночи – или даже многих ночей – Тайре было бы мало; она захотела бы удержать его рядом с собой надолго, может, даже на всю жизнь.
«…а захочу ли я остаться?»
От этой мысли становилось мерзко – и наваливалось сильнее, чем обычно, душное чувство вины.
С высоты пустыня казалась игрушечной – и её опасности тоже.
Испепеляющий солнечный жар днём, ночные холода, иссушающий ветер – всё оставалось снаружи, за прочной обшивкой с вкраплениями мирцита. Дважды внизу проносились багряные вихри садхама, но что для каравана – погибель, для дирижабля – потеха… Предпоследней ночью Рейна проснулась в тревоге и слезах, постучалась к Алару в каюту, но что её напугало, объяснить толком не смогла. Позже, с трудом уложив её спать, он вышел к смотровым окнам с окулюсом, внимательно огляделся – и заметил почти у самого горизонта тёмное облако морт: там прошёл караван мертвоходцев.
Девочке об этом, конечно, не рассказал – ни к чему бередить давние страхи.
Наконец вдали показался Кашим. Оазисом его называли по старой памяти: сверху он напоминал, скорее, каменный лабиринт с редким вкраплением садов там, где располагались дворцы богачей. Когда дирижабль приземлился, был самый полдень. Жара стояла такая, что Алар, ступив на мостовую, невольно раскашлялся, а звезда спутника, до того свободно парившая над плечом, жалобно прижалась к нему. Тайра тоже принялась кутаться в свои семь покрывал: одежды, прежде неудобные и нелепые, теперь защищали от изнуряющих солнечных лучей.
– Идём в квартал чужеземцев, а там – вверх на гору, – предложил сразу Дёран, едва оглядевшись; дети-попрошайки, увидев его изуродованные руки, прыснули в стороны. – Раньше, чем начнёт смеркаться, выходить на поиски не стоит, только измучаемся.
– Звучит так, словно ты здесь уже бывал, – заметил Алар.
Спорить он, впрочем, не собирался: ему тоже не хотелось бродить по раскалённым улицам и уж тем более таскать за собой Рейну.
– Когда-то давно, – равнодушно пожал плечами Дёран. – Город с тех пор изменился… чего уж там, стал совсем иным. Но мой друг здесь всё исходил вдоль и поперёк, к его совету грех не прислушаться.
Другом, скорее всего, был Сэрим – и место он действительно посоветовал хорошее. Хозяин чайной, северянин, охотно сдал им комнаты на несколько дней, притом не очень дорого, и лишних вопросов не задал. Хотя он явно узнал в Рейне переодетую девчонку, и не обманул его ни кинжал на поясе, ни «кнут» – свёрнутая верёвка, напитанная морт, ни волосы, отстриженные до ушей, с двумя удлинёнными прядями у лица, заплетёнными в тонюсенькие косицы с бусиной на конце.
– К дворцу михрани не ходи, ясноокий господин, – посоветовал он
