— Вы в это верите, Елизавета Дмитриевна? — приподнял брови Звягинцев.

— Вне зависимости от того, верю я или нет, Владимир Викентьевич, Фаина Алексеевна всегда будет говорить так, как ей выгодно. И поступать так же. Но верить ей — себя не уважать.

— Именно, — кивнул целитель.

Грустно так кивнул, опустил глаза в тарелку и начал усиленно дегустировать суп. Суп действительно был вкусным, я даже пожалела, что Мефодию Всеславовичу не достанется. Пусть тот постоянно твердил, что человеческая еда ему не очень-то и нужна, но хорошо поесть любил. И надо признать, это шло ему на пользу: за последнее время домовой не то чтобы округлился, но выглядел довольно плотным и уверенным в своих силах. Судя по всему, у местных домовых он был отнюдь не на побегушках, а в самом настоящем авторитете. И сейчас, возможно, он не показывался не потому, что не хотел, чтобы его видел мой гость, а потому что попросту отсутствовал в доме.

— Так о чём вы хотели со мной проконсультироваться, Елизавета Дмитриевна?

Дверь едва заметно качнулась, и я не выдержала: встала и выразительно её захлопнула. Слышать Полина всё равно ничего не слышала, но разрешать подглядывать ей тоже нельзя: мало ли что углядит.

— Мне нужна библиотека моего деда, Станислава Андреевича Седых, — безо всяких экивоков сообщила я. — Я уверена, что она у вас, Владимир Викентьевич.

Звягинцев разом потерял аппетит, отложил ложку и прокашлялся.

— Откуда такая уверенность, Елизавета Дмитриевна?

— Записки Седых не могли исчезнуть бесследно, — пожала я плечами. — Вы были дружны, и вы логично посчитали, что его дочери бумаги Станислава Андреевича не нужны. В лучшем случае она бы их отправила в чулан, в худшем — старьёвщику или на растопку. Поэтому оставили их у себя, чтобы сберечь. Разве я неправа?

Я по максимуму смягчила свои слова и не обвинила целителя в присвоении чужих записей. В конце концов, я была уверена, что он действовал из лучших побуждений и уж точно не собирался присвоить себе чужие труды.

— Правы, Елизавета Дмитриевна, — вздохнул он. — Ольга Станиславовна не смогла бы понять важности исследований собственного отца и по причине слабого уровня магии, и по причине общей ограниченности. Но вы-то почему решили, что сможете разобраться? Ваше стремление выучиться на целителя похвально, но ваш нынешний уровень, уж простите, Елизавета Дмитриевна, это даже не уровень студента-первокурсника. Вы не подумайте, что я вас хочу оскорбить, но Станислав Андреевич вёл серьёзные исследования, для понимания которых нужны определённые знания.

— А для повторения его методики? Обычного механического повторения? — спросила я. — Меня интересует конкретная методика по вживлению артефактов.

— А для повторения, Елизавета Дмитриевна, — с видимым раздражением ответил Звягинцев, — нужен уровень не менее 350 единиц. Ваш дед был уникальным специалистом. Многое, что ему было доступно, не повторит более слабый или хуже подготовленный целитель, понимаете? По большому счёту эти записи бесполезны для большинства одарённых.

— Потому что не могут быть ими использованы, так, Владимир Викентьевич?

— Именно, Елизавета Дмитриевна. А в некоторых руках они ещё могут быть и опасны.

Он сурово на меня посмотрел, вздёрнув голову так, что острый клин бородки направился на меня, как оружие нападения. Да, он признал, что искомые бумаги у него, но не считал себя ни виноватым, ни обязанным вернуть чужое. Наверное, за это время сроднился с библиотекой моего деда и начал считать её своей.

— Но это, в некотором роде, моё наследство, — напомнила я. — Наследство, которое я смогу использовать, если не сразу, так после обучения точно.

Звягинцев воззрился на меня так, словно я была сошедшей с небес Богиней. Или откуда они здесь сходят — к стыду своему, я так и не удосужилась узнать, где обитают боги, когда не отвечают на молитвы своих последователей.

— Вы хотите сказать, что ваш уровень выше 350? — охрипшим голосом уточнил он.

— Именно так, Владимир Викентьевич, — ответила я, размышляя, что об истинном уровне, пожалуй, ему сообщать не стоит: а то ещё потеряет сознание от избытка чувств.

— Боги мои, Елизавета Дмитриевна, — воодушевился он, — Из вас же получится прекрасный целитель.

Он даже привстал на стуле, комкая салфетку.

— Может получиться, — остудила я его пыл. — Я сейчас даже не о том, что Фаина Алексеевна сделает всё, чтобы не дать мне учиться. А о том, что мне срочно нужно расстаться с артефактом, иначе возможны серьёзные неприятности. Артефакт во мне.

— В в-вас? — заикаясь, повторил Звягинцев. — Станислав поместил его в вас? Он сошёл с ума. Это же опасно.

— Возможно, на тот момент не было выбора, — предположила я. — Требовалось срочно спрятать, а маленькая девочка — это то, в чём будут искать артефакты в последнюю очередь.

— Но вы уверены, Елизавета Дмитриевна. — Звягинцев всё-таки вскочил с места и подошёл ко мне. — Я не вижу ни малейших следов вмешательства.

Он запустил какое-то диагностическое плетение, наверняка рассчитывая обнаружить хоть что-то.

— При вживлении по методике Седых на уровне ауры ничего не видно, — напомнила я. — Это мне рассказал Тимофеев, когда речь зашла о том, чем именно уникальна методика моего деда. Вот тогда я и поняла, где артефакт.

— Но почему вы так в этом уверены? Это слишком серьёзное и вредное вмешательство. Как ни изолируй, артефакт всё равно влиял бы на вас. Я не думаю, что Станислав стал бы такое делать со своей внучкой.

Звягинцев даже головой потряс от возмущения. Считал ли он Седых настоящим героем без страха и упрёка? Или был уверен, что потенциальный вред от таких манипуляций куда выше сомнительной потенциальной пользы?

— У Волкова есть неопровержимые доказательства того, что артефакт находился при мне, пока я добиралась сюда из Ильинска. При мне постоянно находилась только я.

— И какие, позвольте полюбопытствовать, доказательства у Волкова? — довольно скептически спросил Звягинцев. — Я бы, Елизавета Дмитриевна, верил ему ничуть не больше, чем Фаине Алексеевне. А может, даже меньше, поскольку для княгини на первом месте стоят интересы клана, а для штабс-капитана — его собственные.

— Я это прекрасно понимаю. И тем не менее все факты полностью укладываются только в одну схему.

— Какие именно факты, Елизавета Дмитриевна?

— Извините, Владимир Викентьевич, я вам и без того сказала уже слишком много такого, чего я не хотела бы доносить до Рысьиных, — постаралась я как можно сильнее смягчить отказ, если не словами, то интонацией. — В любом случае проверить мы сможем, только когда используем методику Седых, не так ли?

— Так, Елизавета Дмитриевна, — неохотно согласился Звягинцев. — И вы правы, мне придётся многое рассказать Фаине Алексеевне. О чём-то я попытаюсь умолчать, но на прямой вопрос вынужден буду ответить.