Я потянулась на стуле. Лето будет таким же, как и всегда: бабушка с дедушкой, юг, море, клубника, апельсины и акварель. Хорошее лето, правда опять без родителей.

Июнь, 4

Мама уже убежала на лекцию. В прихожей я успела увидеть только, как она надевает красные остроносые туфли на маленьком каблуке и исчезает в подъезде. Даже дверь не закрыла – так спешила. Мама последнее время выглядела особенно хорошо. Она всегда как будто молодела, когда шла рассказывать об искусстве. Во время учебного года мама преподавала в институте, а летом маялась без дела, когда заканчивался период сессии, но вот недавно знакомый отца пригласил ее проводить арт-встречи в его ресторане. Мама очень обрадовалась, хотя волновалась, как перед экзаменом. Лекция прошла хорошо, и маму стали приглашать другие арт-пространства, а она всегда с радостью соглашалась, поэтому летом мы видели ее еще реже, чем осенью и зимой.

Лилька еще дрыхла в комнате, так что мы с папой остались наедине. Он не то чтобы спешил, но я видела по его позе, что вот сейчас он сделает последний глоток чая – и огромная суровая пасть «Работа» беспощадно поглотит его.

– Самолет или машина? – ни на что не надеясь, спросила я.

Папа читал новости в телефоне, поэтому не услышал мой вопрос. Я налила кофе в белоснежную фарфоровую чашечку из красивого сервиза, который еще прабабушка в революцию, а потом в период раскулачивания сберегла. Так он у нас и передается из поколения в поколение по женской линии. Только раньше его за семью замками хранили, а мама заявила, что вещь должна жить, отмыла чашки и блюдца и в тот же вечер напоила нас чаем из них.

Громким, бьющим по вискам звуком отсчитывали минуты старые кухонные часы.

Я села напротив папы, наклонила голову, нарочито громко вздохнула. Потрясающая концентрация у человека – ноль внимания!

– Папа!

– Ты что-то сказала? – Он перевел взгляд с телефона на меня.

– Как я в этом году буду добираться до бабушки с дедушкой? Вы отправите меня на самолете или ты меня отвезешь?

– Как и всегда, отвезу сам. А к чему вопрос?

– Просто… Вдруг ты ужасно и страшно занят.

– Занят ужасно и страшно, у нас начинается вся эта суматоха с приемной комиссией, но отвезу.

Меня вмиг охватила радость. Я стала подшучивать:

– Сутки в пути… Папа, а ты идейный человек! Каждый год возить меня к бабушке с дедушкой на машине… Потрясающее упорство! И ведь не лень!

Но он ничего не ответил – уже опять читал новости и вздыхал: «Как быстро все меняется, как быстро…» Так я и позавтракала вместе с папой.

Июнь, 3

Снова ужинали в ресторане. Снова не своей семьей, а с какими-то коллегами родителей. Я опоздала.

– Как ты сказала тогда, Маша, – начал папа, – помнишь, я отчитывал тебя за неорганизованность – что-то вроде того, что, опаздывая, ты приковываешь к себе все взгляды? Мы думаем просто: непунктуальная. А у человека целая философия!

Я пожала плечами. К доброму смеху всех собравшихся отнеслась снисходительно. Как будто кто-то из них знает, как трудно быть девочкой в наше время. Приходится слегка чудить, чтобы не утонуть в забвении многообразия.

Собственно, писать больше и нечего.

Упомяну только то, что в этом году у бабушки с дедушкой будут гости. Кажется, Ма́ковские – папин друг студенческих лет и его сын… У них какие-то дела в тех краях, и папа предложил жилищную помощь. Я мало слушала. Была занята пристальной симпатией молодого официанта. Он не отводил от меня взгляда, а когда принимал заказ, как бы случайно уронил карандаш и, наклонившись, едва ощутимо коснулся моего плеча своим. Это было интересно только первые полчаса, потом я устала. Не захватывает. Неинтересно. Неволнующе.

23:00. Стоим в пробке. Мама склонила голову к папе на плечо, что-то тихо ему говорит. Боже мой, родители еще не разучились общаться! Странно, мне казалось, на неделе они от силы видятся час.

Июнь, 5

Вечер. Душно и тепло.

22:00. Пишу уже почти в темноте, на трассе освещения немного, уже опустились сумерки. Машину трясет, поэтому почерк плохой.

Остановились около придорожного кафе – одноэтажного серого вытянутого здания. Краска уже почти сползла с него, на окнах грязнеют полосы от капель дождя, а на входе надпись: «Туалет за зданием! Ключ даем только клиентам».

– Пап…

– Не поджимай губки, Маша! По пути не попадется ничего, хотя бы близко похожего на рестораны, а я, если не поем, буду злым. Тебе это надо? – Папа вышел из машины.

Я поплелась за ним, тихо пробормотав:

– Отравимся ведь.

– Не отравимся.

– Откуда ты знаешь?

– Смотри, сколько машин дальнобойщиков тут стоит.

– И что?

– А то! Первое правило путешественников: там, где едят дальнобойщики, точно вкусно и даже безопасно. Они проверенными местами друг с другом делятся.

Мягко, как отдаленный рой пчел, жужжали голоса водителей, курящих и разговаривающих тут же, у обочины. Глаза мозолил мигающий свет. Я оглянулась. Яркая красная неоновая вывеска бросилась в глаза.

– Смотри: ночь, улица, фонарь, аптека… – сказал папа.

А мне как-то взгрустнулось. Так бежит время… Начнется ли все снова, как утверждает Блок? Если бы! По-моему, все безвозвратно…

Потом ели вкусный борщ. Я даже отважилась попробовать какую-то самодельную сметану.

Укачало от того, что пишу. Ладно, хватит…

Июнь, 6

Приехали! Нет сил, все потом.

Июнь, 8

Только что с бабушкой и дедушкой проводили папу в обратную дорогу. Я очень долго махала ему вслед, поражаясь своей сентиментальности. Казалось бы, от того, что между нами расстояние, почти ничего в наших отношениях не изменится – общаться будем так же редко, как и всегда, но почему-то меня охватила тоска.

Когда два дня назад открылись автоматические кованые железные ворота, я сразу же увидела две маленькие белые фигурки – бабушку и дедушку. Перед глазами, как пылинки на свету, стали парить добрые воспоминания. Папа выключил музыку, и по гравийной дорожке к дому мы ехали в тишине. Думаю, он тоже вспоминал прошлое.

Тогда меня и охватила глубокая грусть. Пятнадцать лет я приезжаю в этот красивый дом и только сейчас впервые подумала о том, что ничто здесь не вечно. Накатила паника: «Рано или поздно всему придет конец». Может, дом и останется стоять, но будет ли он тем же самым домом, если однажды на крыльце не появятся бабушка и дедушка? Я тут же отмахнулась от мыслей и начала думать о счастье быть здесь. Ненадолго помогло. А потом снова грусть: яркая, как вспышка, старость лиц